Каменев,   некогда  посылавшийся  царем  Борисом
Годуновым с боярином Татищевым к царю Картли Георгию X.
     Дато  быстро  оглядел  подворье:   по   сторонам  крыльца  темнели  две
короткогорлые пушки,  дуло  такой  же  медной пушки  выглядывало с  площадки
смотрильни.  У  главного  входа  толпилась  стража  с  тяжелыми  алебардами,
пищалями и пиками.
     Архиепископ  Феодосий  славился  острой  памятью,   он  и   сейчас  мог
перечислить тончайшие оттенки  бирюзы  на  золотом  перстне царя  Симона  I,
виденном им  в  молодости.  Тем  более он  сразу узнал Своитина Каменева,  с
которым в  Метехском замке с  глазу на  глаз,  без  толмача,  вел длительные
переговоры на греческом языке.  К  слову сказать,  и  сейчас с архиепископом
прибыл в град Москву грек Кир, как знаток русской речи.
     Подьячий  Шахов,  следуя  наказу  воеводы  Юрия  Хворостинина,  пытливо
"доглядел,  все ли грузины вышли из возков и послезали с коней",  после чего
Своитин Каменев торжественно спросил архиепископа о его приезде - от кого он
и с чем приехал?
     И  архиепископ ответил  по-гречески,  что  приехал  он  от  грузинского
Теймураза-царя  и  грамоты  с  ним  к  самодержцу  всея  Руси  царю  Михаилу
Федоровичу и  к  великому  государю  светлейшему патриарху Филарету от  царя
Теймураза, писанные греческим языком, а с ними же дары по росписи...

     Вот  уже  три  дня,  как  томятся грузины в  подворье,  ожидая встречи.
Подивились способу русских париться в бане,  где старец Кирилл под березовым
угощением чуть  не  испустил  дух,  отведали  монастырской браги,  отслужили
молебен по  случаю  благополучного прибытия в  Русию.  Но,  сколько Дато  ни
спорил, за частокол посольство не выпускали.
     Пробовал архимандрит Арсений хитростью выпытать у пристава, не чинят ли
безобразий на рубежах самозванцы и нет ли от шаха Аббаса послов.
     Пристав  простодушно улыбался,  продолжал присылать в  изобилии  всякую
снедь, а о положении царства упорно молчал.
     На исходе третьего дня,  когда Феодосий со вздохом отсчитывал на четках
потерянные дни,  вошел пристав,  лицо от ледяного ветра - красный кумач, усы
заиндевели. Справившись о здоровье священных послов, он уведомил их о скором
прибытии главного вестника.
     Не прошло и  часа,  как грузины выстроились на широком дворе Сарайского
подворья по  заранее установленному порядку -  духовники в  темных  одеждах,
азнауры в  разноцветных куладжах и  цагах.  Гиви,  очутившись вновь на коне,
готов  был  расцеловать  всех  архимандритов  на  свете,   которых  за  свое
вынужденное бездействие еще вчера ругал черными каплунами.
     Наконец показалась группа  всадников.  Впереди на  жеребце,  отливавшем
медью и  украшенном серебряным убором,  величаво ехал боярин в тяжелом синем
плаще с алмазной застежкой. Приблизившись, он вынул ногу из стремени, как бы
намереваясь сойти. Но не сошел, пока все грузины не спешились. Прищурив один
глаз,  он пытливо изучал посланцев Иверской земли и про себя заметил,  нет у
них задора,  как у голштинцев и свейцев и иных иноземцев;  на конях держатся
славно,  а  слезли без  препирательства ради  чести  государя;  борода же  у
архиепископа густа и широка, являет человека доброго во нравах и разуме.
     Боярин,  несмотря на грузность, легко слез с коня, снял высокую шапку с
заломом набок и, сделав шаг к посольству, степенно изрек:
     - Великого государя Михаила,  божиею милостию царя и государя всея Руси
и великого князя и многих земель обладателя,  я, наместник и воевода терский
Юрий  Хворостинин,  объявляю тебе.  Узнав,  что  ты,  посол царя грузинского
Теймураза,  идешь к нашему государю,  он послал меня тебе навстречу, чтобы я
привел тебя в  град царский -  Москву.  Также поручил государь и царь Михаил
Федорович спросить: подобру ли поздорову ты ехал?
     Воевода попросил архиепископа Феодосия благословить его,  осведомился у
других пастырей,  подобру ли  поздорову они ехали,  и  напоследок дал знать:
садиться и с богом трогаться.
     Понравился Дато  этот воевода за  открытый,  прямой взгляд,  за  добрую
усмешку,  временами  освещавшую его  лицо,  суровость которого  подчеркивала
нависшие черные как смоль брови и  такие же черные свисающие усы.  В  каждом
движении воеводы угадывалась не  только та  физическая сила,  которая делала
его  схожим с  высеченным из  камня богатырем,  а  та  все  нарастающая сила
московской земли, которая не сгибалась уже ни под каким ураганом.
     Вперед поскакали всадники с тулумбасами расчищать путь. Черные лошади в
наборной медной сбруе,  пылавшей как золото,  вскачь понесли красный баул на
полозьях.  На лошадях,  размахивая нагайками,  мерно подпрыгивали верховые в
бархатных шапках-мурмолках.
     Удивленно взирал  архиепископ Феодосий  на  величественный вид  Москвы,
вырисовывавшейся в  предутреннем тумане:  пятьдесят строгих башен  Земляного
города,  ворота  и  бойницы Белого  и  Китай-города,  и,  как  торжественное
завершение, в середине причудливая крепость - Кремль.
     Звонко  всколыхнулись колокола.  Сквозь белые  березы просвечивала синь
цвета   морской  волны.   "Точно  нарисовано",   -   удивился  Дато.   Пахло
подснежниками,  воском и прогорклым дымом. Розоватые тени неслись за баулом.
А вокруг, "для оберегания" послов, скакали на белых конях "жильцы" - молодые
дворяне,  с прилаженными к плечам расписными крыльями, грозно поднимавшимися
над  железными шлемами,  а  над  ними  вертелись на  ветру на  длинных пиках