у,  сквозь зигзаги молний, сквозь бешеный
свист ливня, гонимый ураганом, мчался Бежан. Мчался из Кахети...
     Ничего  не  замечал  Бежан.  Кажется,  у  Марткоби пал  конь;  кажется,
исступленно кричал он, Бежан; кажется, с воплями вбежал в монастырь, вскочил
на торопливо подведенного монахами свежего коня... И снова мчался, мчался...

     Бежан зажмурил глаза и торопливо открыл. Над ним склонился Саакадзе.
     - Отец!  Измена! - Бежан вскочил. - Тебя предали князья, предал... Царь
подписал указ об  упразднении трехсословного Совета царства!..  Нет больше в
царстве  справедливых решений.  Погибло самое  важное  из  твоих  деяний.  О
господи!  Вновь  восстановлен  высший  Совет  из  знатнейших  кахетинских  и
картлийских князей.
     - Успокойся, дитя мое, зато я обрел большую ценность: нашел тебя, моего
сына...
     - О мой отец, мой большой отец! Я полон смятения... Увижу ли монастырь?
Мой настоятель... Но ты заставишь душепродавцев...
     - Уже  заставил.  На  заре  прибыл твой настоятель и  с  помощью Папуна
опорожнил три тунги вина за здоровье Георгия Саакадзе. Трифилий привез указ,
скрепленный печатью царя.  Отныне я  возглавляю высший Совет  из  знатнейших
кахетинских и картлийских княжеских фамилий.
     - А католикос?
     - Утвердил... с Георгием Саакадзе пока ссориться невыгодно.
     Бежан порывисто обнял отца:
     - Я  и сам не ведал,  мой большой отец,  сколь полно мое сердце любви к
тебе... Громы небесные обрушились на предателей...
     - В другой раз,  мой сын, запасись шашкой, ибо громы небесные не всегда
вовремя приходят на помощь.
     Саакадзе,  улыбаясь,  обеими  руками привлек голову Бежана и  поцеловал
полыхающие пламенем глаза.  Да,  это его сын, сын воина Саакадзе! И какую бы
одежду  он  ни  носил,  все  равно  останется непокорным властным борцом  за
торжество высокого, человеческого над низменным.
     - Настоятель  Трифилий  восхищен  твоим  умом,   клянется,   что   даже
умудренные в  делах церкови епископы не  догадались бы так ловко обрушить на
князей гнев божий.
     Бежан смущенно смотрел на смеющегося отца.
     - Э-э,  наконец поднялся,  -  весело  ввалился Папуна и,  обернувшись к
двери,  крикнул: - А ну, Эрасти, неповоротливый заяц, тащи сюда цаги!.. Пока
ты, мой мальчик, сутки предавался заслуженному сну, девушки Носте сшили тебе
праздничную одежду.  -  Папуна  разложил  на  тахте  черную  атласную  рясу,
шелковую рубашку и широкий плетеный пояс. - Может, ты, божий угодник, забыл,
какой сегодня день?  С  чем пойдешь поздравлять лучшую из матерей?  Да живет
наша  Русудан  вечно!  На,  держи!  -  Папуна  вынул  из  кармана  маленькое
итальянское евангелие с золотым крестом на переплете и затейливой застежкой.
- Подарок Пьетро делла  Валле.  Долго  искал итальянец достойного принять от
него божье слово,  -  спасибо шаху Аббасу,  меня встретил. Сначала я немного
сомневался,  потом  взял  -  красным  сафьяном прельстился и  сразу  о  тебе
подумал...
     - Дядя  Папуна,  дорогой,  сколько жить  придется,  сегодняшний день не
забуду.
     - Думаю,  не  забудешь...  Ты  что,  своими цагами черту  лаваш  месил?
Пришлось выбросить.  -  Папуна снова крикнул за дверь: - Где пропал, чанчур?
Гадалки заслушался?
     - Сейчас,   батоно  Папуна,   серебряные  кисти  искал.   -  И  Эрасти,
запыхавшись, вбежал с черными сафьяновыми цагами.

     Укрывшись в  квадратной башне от  раздольного шума,  Георгий заканчивал
свое напутствие двум "барсам".
     - Действия царя  Теймураза все  больше  не  внушают доверия.  Помните -
отстающего догоняет неудача.  Без  пушек впредь наш путь будет подобен пути,
вьющемуся  над  бездной.  За  медь,  извергающую огонь,  платите  не  одними
ценностями,  но и  посулами,  и дружбой.  Близятся новые битвы -  в кровавом
тумане и  беспощадном огне.  -  И  он привлек к себе Дато и Гиви.  -  Дорога
далека, надежда рядом...

     Известить  Посольский  приказ  о   приближении  грузинского  посланника
поскакали вперед еще накануне два церковных азнаура,  сопровождаемые конными
стрельцами Ордынского караула.  Ожидать согласия на  въезд в  Москву грузины
должны были в подворье Саранского епископа.
     Возки  легко пересекли ледяную гладь Москва-реки  и  вползли на  крутую
гору,  окаймленную речушкой Сарой и оврагом Подон. Архиепископ Феодосий стал
вслух восхищаться высокими угловыми башнями Данилова монастыря,  за которыми
золотились причудливые купола церквей, напоминающие татарские чалмы.
     Близился полдень.  Мартовские пригревы тронули  снег.  Откинулось белое
облако,   и  выглянул  краешек  яркого  неба,  словно  синее  блюдце  из-под
полотенца.
     С  площадки смотрильни воротник замахал шапкой с красным верхом.  Внизу
кто-то  ответил  пронзительным  свистом,   распахнулись  тесовые  ворота,  и
грузинское посольство въехало во двор, обнесенный дубовым частоколом.
     Архиепископ Феодосий  степенно вылез  из  возка,  облегченно вздохнул и
широко перекрестился.  Он был под сенью креста единоверной Русии,  и надежда
вспыхнула в  нем,  как вспыхивает свеча под темным церковным сводом.  За ним
осенили себя крестным знамением и остальные монахи.
     С  крыльца,  украшенного пузатыми столбиками,  не  спеша сошли подьячий
Олексей  Шахов  и  Своити