ызолоченные дракончики.
     Посольский поезд миновал Серпуховские ворога Земляного города, всполье,
казачью слободу.  Тесно становилось на дороге от тяжело наседавшей толпы.  К
баулу  стремились подьячие,  стрельцы,  окрестные  мужики,  попы,  юродивые,
казенные кузнецы,  торговцы,  слуги  бояр,  ремесленный люд.  Еще  раньше от
ярыжек слух прошел,  что едут единоверные грузины,  и посольство встречалось
беззлобно,  без того насмешливо-задорного выкрика "Шиш,  фрига,  на Кукуй!",
которым потчевали иноземцев.
     Позади остались Стрелецкая слобода, Кадашевская слобода ткачей, Балчуг,
Большая Ордынка.  Красный баул выкатил к  Деревянному мосту.  По ту сторону,
слева,   за  кремлевской  зубчатой  стеной,  поднимались  сотни  шатровых  и
луковичных крыш,  башенки с единорогами и львами взамен флюгеров.  На крутом
подъеме  к  Красной площади по  обеим  сторонам вытянулся конный  стрелецкий
Стремянный полк под знаменем.
     При  подъеме посольства полковник зычно отдал приказ,  стрельцы сошли с
лошадей,  воинской  почестью  подчеркивая милостивое отношение царя  Михаила
Федоровича  к   послам  царя  Теймураза.   Азнауры,   предупрежденные  Дато,
последовали примеру стрельцов.
     Ширился людской гомон. Два рослых стрельца ударили в литавры, а литавры
были в бахроме,  кистях, колокольцах. Послышались возгласы, толпа раздалась.
Вперед вывели отменных коней.  Воевода Юрий  Хворостинин вновь скинул шапку,
поравнялся с баулом и поздравил вышедшего архиепископа с даром царевым:
     - Великий  государь-царь  наш  Михаил  Федорович  прислал  тебе,   отец
Феодосий, иноходца с седлом и другого славного коня из своей конюшни.
     Азнауры залюбовались ретивыми скакунами, а Дато шепнул на ухо Гиви, что
на таких двух русийских коней он бы обменял трех картлийских князей.
     Архиепископ Феодосий одновременно и  благодарил за подобающую встречу и
пытливо  вглядывался в  каменно-кружевной  Покровский  собор,  знаменовавший
собою победу Руси над татарским Востоком.  И  померещилось Феодосию,  что не
храм  стоит на  рву,  а  девять ханов в  ярких чалмах,  поверженные крестом.
Вспомнилась ему  вековая борьба  грузин  с  магометанами,  и  он  решил  еще
настойчивее, и тайно и явно, просить помощи у патриарха Филарета.
     Где-то  наверху  заиграла странная музыка.  Феодосий перевел взгляд  на
Кремль.  На  высокой стрельчатой вышке  Фроловской башни  играли мелодично и
замысловато огромные  часы  "с  перечасьем".  Золотые  и  серебряные  звезды
призывно  мерцали  на  лазоревом  циферблате.  "Яко  звезда  путеводная",  -
мысленно перекрестился архиепископ и  подал знал посольству:  "Ну,  в  божий
час!"
     Греческое подворье,  куда въехали вскоре грузины, помещалось в Ветошном
ряду, вечно шумящем, неугомонном, пестролюдном. В разнотоварный Китай-город,
конечный  пункт  длинных  путей  Запада  и  Востока,   стремилось  множество
посольств  в  надежде  на  выгодные  торговые  и  политические  дела.  Здесь
грузинское посольство должно было ожидать вызова царя Руси и патриарха.
     В  этот час в Патриаршем Доме,  находившемся вблизи Большого государева
дворца,  царила  тишина.  Приближенные  монахи  и  слуги  знали  о  привычке
патриарха Филарета перед  встречей с  царем  лично  просматривать донесения,
грамоты,  челобитные,  дела розыска.  Некоторые дела он решал сам, некоторые
откладывал для двойной подписки, царской и патриаршей.
     Отложив  несколько  свитков,  патриарх  остановился на  списке  Судного
приказа,  в  котором  перечислялись жалобы:  "а  челобитчики бьют  челом  на
ответчиков в  разных  безчестьях их..."  Обмакнув гусиное  перо  в  чернила,
подчеркнул:  "а  называли шпынком  турецким,  ребенком,  сынчишком боярским,
мартынушком и  мартыником,  трусом,  подговорщиком,  злодеем,  полкарбою..."
Подумав,  усмехнулся и написал: "Взять с челобитчиков пошлинных денег вдвое,
дабы  впредь  неповадно  было  по   неподобным  делам  бить  челом  великому
государю".  Потом  придвинул отписку  атамана  Радилова и  донских казаков о
намерении Шагин-гирея напасть на Астрахань.  Прочел и  надписал:  "Разрешить
казакам по этому случаю покупать в украинных городах свинец и порох".
     Внезапно  Филарет  резко  отодвинул  кипу  свитков,  выделяя  донесение
подьячего Приказа тайных дел,  Шипулина Никифора Ивановича,  вернувшегося из
далекого  города  Львова.  Нахмурился Филарет,  его  властное  лицо  приняло
суровое,  неумолимое выражение. Папа Урбан VIII все сильнее накладывает свою
латинскую длань  на  церковь Западной Руси.  Ныне  он  утвердил базилианский
орден,  который частью словом,  а  частью силой  множество душ  православных
отторгнул  от   престола  патриарха  Московского  и   передал,   "яко   овец
бессловесных", Риму.
     Негодовал Филарет на Рим, а думы его уже были о другом, невеселые думы.
Нелегко  заставить  тяглых  нести  многолетние  непосильные жертвы.  Нелегко
проводить сбор пятинных денег с  торговых и промышленных посадских и уездных
черных  людей,  с  их  животов и  промыслов,  нелегко увеличивать стрелецкие
посады.   Без  устали  работает  Особый  приказ  для  сыска  и   возвращения
закладчиков и посадских людей,  сбежавших из своих посадов для избавления от
тягла.  Но,  наперекор супостатам,  крепнет Московское государство, обретает
достоинство.  Еще пестрят дозорные книги невеселыми отметками: "Пустошь, что
была деревня... пашня, лесом поросшая... двор пуст, крестьяне сошли в мир...
сбрели без вести,  кормятся христовым именем,  скитаются по городам". Но уже
назначены на окраины воеводы и дан им наказ:  засеять пустыри, строить села,
учредить особый сыск  беглых,  для  возврата их  на  старые места,  где  под
надзором свозчиков обязать сооружать себе дворовые строения.
     А  воевод поставил сам он,  патриарх Филарет,  из  ближних к  Романовым
лю