м
выскочили Папуна и Эрасти.
     Бешеный  цокот  приближался,  и  едва  открыли ворота,  на  взмыленном,
хрипящем коне  влетел  Бежан.  Но  почему  взлохмачены полосы,  измята ряса,
разорван ворот?!
     - Отец,  отец!  - перескакивая ступеньки, дрожа и задыхаясь, мог только
выговорить Бежан, упав на грудь Саакадзе.
     Бережно подняв сына,  Саакадзе понес его,  как младенца, наверх. Там, в
своем орлином гнезде, он опустил Бежана на тахту.
     Папуна  и  Эрасти  сняли  с  него  промокшую насквозь одежду,  измятые,
облепленные глиной цаги,  облачили в чистое белье и прикрыли одеялом.  Бежан
ничего не чувствовал - он спал.
     А  снизу,  из покоев Русудан,  доносилась нежная песня,  песня девичьей
любви.  Пела Магдана. Перегнувшись через подоконник, Саакадзе увидел могучую
фигуру,  прислонившуюся к шершавому стволу чинары. Осторожно шагая, Саакадзе
спустился в  зал к  пирующим.  Бедный Даутбек,  впервые его сердца коснулось
пламя любви, но Магдана дочь Шадимана, значит, говорить не о чем... Саакадзе
вздохнул и опустился рядом с Зурабом.
     - Кто прискакал, мой Георгий?
     - Чапар от  Мухран-батони,  завтра князь здесь будет.  Тебя прошу,  мой
Зураб,  прояви внимание к старому витязю, он всегда верен своему слову, и на
него мы сможем положиться,  когда направим мечи против изменников-князей. Их
время придет еще, будем громить совиные гнезда, громить беспощадно...
     Неприятный холодок подкрался к  сердцу  Зураба.  Он  невольно поежился;
вероятно, проклятые мурашки все же забрались под его куладжу.
     - Еще раз клянусь, Георгий, на меч Арагви можешь рассчитывать... Скажи,
на многих у тебя подозрение?
     - Странно,  Зураб,  в  Телави коршуны и шакалы побуждают царя повернуть
время вспять,  то есть воскресить рогатки - одряхлевшие привилегии княжеской
власти, а ты даже не счел нужным там присутствовать.
     - Не совсем понимаю тебя,  брат мой.  Нет дела мне до крикунов!  Я свое
проведу... Может, потому и не поехал, чтобы тебе угодить...
     Саакадзе не ответил.  "Все ясно:  Зураб знает, чего добиваются князья в
Телави,  но то ли не сочувствует этому,  то ли,  не желая ссориться со мною,
поручил Цицишвили говорить за него...

     Яркая  звезда сорвалась с  побледневшего небосклона и  упала где-то  за
окном.  Бежан открыл глаза,  задрожал и  до боли сжал голову...  И сразу все
пережитое вновь предстало пред ним.
     Под покровом кахетинских лесов таится Алавердский монастырь.  В большой
палате собралось высшее духовенство,  князей не было, а царь хотя и прибыл в
монастырь, но для беседы уединился с приближенными советниками.
     Решались дела церкви,  но не они привлекли собравшихся: не все ли равно
- строить в  этом  году женский монастырь святой Магдалины или  подождать до
будущей весны? Отправить шестьдесят монахов по городам за сбором марчили для
новой  иконы или  ограничиться тридцатью?  Более важное предстояло обсудить:
разумно ли архиепископу Феодосию примкнуть к послам-князьям, с пышной свитой
направляющимся в Московию?
     И тут,  "яко огни в преисподней", разгорелись страсти. Большая половина
архипастырей настаивала на совместном с князьями посольстве: война - мирское
дело.   Другие,   опасливые,   ссылались  на  доводы  Моурави:  не  дразнить
преждевременно "льва Ирана".  А потом то ли воспользовались предлогом, то ли
у  многих  в  душе  накипело,  то  ли  толкнула  зависть  к  возвысившимся у
католикоса и  отмеченным милостями царя,  -  но  посыпалось столько ядовитых
слов,  столько  обличительных речей,  что  Бежан  невольно приоткрыл окно  в
палате и  прислонил влажный лоб  к  косяку.  И  как  раз в  тот миг Трифилий
обозвал благочинного Феодосия - прости, господи! - "слепым ежом", а Феодосий
благочинного Трифилия -  "увертливым ужом".  И,  оба красные, с воспаленными
глазами  и  трясущимися руками,  так  громили  и  обличали друг  друга,  что
чудилось, вот-вот дойдут до рукопашной.
     Вдруг Трифилий разом успокоился и,  пристойно усевшись на  свое  место,
оправил рясу и благодушно протянул:
     - Преподобный Феодосий,  поезжай с богом и предстань, окруженный пышной
свитой князей,  во славу божию, перед русийским царем с челобитной о военной
помощи против персов.  И вкусишь пользу на благо иверской церкови!  Опять же
не  забудь  на  открытом приеме  лично  преподнести самодержцу Русии  и  его
ближним людям подарки от царя Теймураза. И восхитятся лазутчики шаха Аббаса!
Он  -  да  будет ему огнем дорога!  -  тоже сейчас торопится в  Московию для
передачи подарков и скрепления военной и торговой дружбы...
     В  палате,  внезапно потемневшей,  воцарилась такая тишина,  что  Бежан
расслышал стрекотанье кузнечика, запутавшегося в густой траве.
     "Что со мною? - беспокойно думал Феодосий. - Или воспользовавшийся моей
гордыней дьявол  толкает меня  на  погибель?  Увы,  антихрист ужалит  сперва
Кахети. Почему же подвергаю опасности Алавердский монастырь? А себя почему?!
Воистину, если господь хочет наказать, он раньше всего отнимет разум..."
     Ударил  колокол.   Архипастыри  облегченно  перекрестились  и  смиренно
направились в трапезную