лись монеты для приобретения
пушек.
     Помолчав, Гиви насмешливо оглядел Дато. Драгоценности! А разве Хорешани
не ему только,  Гиви,  доверяет свою драгоценность?  Вот и приходится вместо
приятного  следования в  обществе  веселых  азнауров  за  Георгием  Саакадзе
тащиться за... за беспечным Дато от какого-то Азова, через множество городов
и широких рек. И еще гнаться по бескрайним равнинам за стаей черных гусей.
     В  морозном воздухе трещал,  как тонкий лед,  смех Дато.  Но за скрипом
полозьев отцы церкови не слышали неуместного веселья.
     За  возком  архиепископа Феодосия,  несколько  поодаль,  покачивался на
смежных ухабах еще  один  возок,  колодный.  Там  дрогли архидьякон Неофит и
старец Паисий,  не переставая хулить турские шубы за их двойные рукава: одни
короткие,  не доходившие до локтя, а другие длинные, откинутые на спину, как
украшение.  Но  трое  монахов-служек и  толмач грек Кир,  изрядно говоривший
по-русски,  покорно ютились на задней скамье,  с  надеждой вглядываясь через
слюду в  даль,  где  уже  стелились серо-сизые дымы Даниловского монастыря -
передовой крепости, "стража" Москвы.
     Нелегко  удалось Саакадзе включить своих  "барсов" в  кахетинскую свиту
послов-церковников.  Лишь  красноречивые доводы Трифилия убедили католикоса,
что  послам надлежит не  об  одной  лишь  воинской помощи просить самодержца
Русии,  но также тайком разведать о происках шаха Аббаса в Московии. А лучше
азнаура Дато  Кавтарадзе,  этого  лукавого "уговорителя",  никто  не  сумеет
проникнуть в  замыслы персов.  Опять  же,  уверял Трифилий,  знание азнауром
персидской  речи  поможет  ему  где  словом,  где  подкупом  выведать  много
полезного для Грузии.
     Но Трифилий решил использовать Дато и  для достижения своей сокровенной
цели и  заклинал его  помочь архиепископу добиться защиты для царя Луарсаба.
Не совсем верил Саакадзе в  смиренное желание настоятеля ограничить Луарсаба
пребыванием в Русии.  Но,  выслушав Дато,  он ни словом не упрекнул друга за
данное обещание. Сам Саакадзе не верил в возможность того чуда, которого так
жаждал  непоколебимый Трифилий,  и  твердо  знал,  что,  если  Луарсаб  даже
переступит  порог  Метехского  замка,   все  равно  уже  никогда  не  сможет
царствовать,  ибо  никогда не  пересилить ему нравственную муку,  никогда не
вычеркнуть из памяти Гулабскую башню. Саакадзе волновала не перевернутая уже
страница  летописи,  а  новая,  еще  чистая,  но  уже  подвластная  кровавым
чернилам. В силу этого Дато в Москве должен добиться продажи тяжелых пушек и
пищалей для азнаурских дружин.

     Этому  решению  Великого  Моурави  предшествовали  те  "бури",  которые
разразились под сводами Алавердского монастыря.

     В  Ностевский замок  въезжали арагвинцы,  громко  разговаривали,  шумно
расседлывали коней, высоко поднимали роги, осушали их до дна за слияние двух
рек: Арагви и Ностури.
     А вот и Зураб...  "Верь слову,  но бери в залог ценности..." - мысленно
повторил Георгий.
     Зураб, как всегда, шумно обнял Саакадзе и спросил, соберутся ли азнауры
для разговора.
     - Для какого разговора?  - удивился Георгий. - Съедутся друзья отметить
день моей Русудан.
     - Я  так и думал,  брат,  -  не рискнешь ты сейчас восстанавливать царя
против себя.
     - Ты был на съезде, Зураб?
     - Это зачем? Съезд церковников, а я, благодарение богу, еще не монах. -
И Зураб звучно расхохотался.
     - Съезд  не  только монахов,  там  немало и  твоих друзей,  -  медленно
проговорил Саакадзе.
     - Э, пусть разговаривают. Все равно, чего не захочу я, того не будет...
А я захочу только угодное Моурави.
     - А  тебе  известно,  что  Дигомское  поле  постепенно пустеет?  Князья
убирают чередовых, а мне это неугодно.
     - Об этом с тобой буду говорить...  Если доверишься мне,  князья вернут
дружинников.
     - Какой же мерой заставишь их?
     - Моя тайна,  -  смеялся Зураб.  -  Впрочем,  такой случай был:  князья
согласились усилить личные дружины, только Нижарадзе заупрямился: "Если всех
на коней посадить,  кто работать будет?"  А  ночью у его пастухов разбойники
лучшую отару  овец  угнали.  Зураб  снова звучно захохотал.  -  Сразу работы
уменьшилось.
     - Подумаю, друг.
     - Думать, Георгий, некогда. В Телави Теймураз, желая угодить княжеству,
весь  тесаный  камень,   присланный  тобою  на   восстановление  кахетинских
деревень, повелел передать князьям на укрепление замков: "Дабы тавади Кахети
могли нас  надзирать,  хранить,  нам  помогать и  держать себя под высокою и
царственною нашей рукой".
     - Ты не ведаешь,  Зураб, многие ли из тавади, присвоивших мой дар, были
в числе разбойников, угнавших баранту у Нижарадзе?
     Зураб нахмурился -  опять "барс" унижает княжество, - но тут же перевел
на шутку:
     - Э,  Георгий,  пусть камень им будет вместо шашлыка, неразумно портить
себе такой праздник...
     Тамаду к  полуденной еде не выбирали.  Веселье начнется послезавтра,  в
день ангела Русудан,  и продлится дважды от солнца до солнца. Поэтому шутили
все сразу,  пили,  сколько хотели,  -  мужчины в Охотничьей башне, а женщины
отдельно, в покоях Русудан.
     Среди шума и  песен Саакадзе уловил быстрый цокот копыт:  нет,  это  не
гость  спешит  к  веселью,  -  и  незаметно вышел.  Переглянувшись,  за  н