бо втайне завидовал, что
Иванэ породнился с  богатой семьей,  а  его Димитрий так и  не женится ни на
богатой, ни на бедной.
     - Э-э... дед, - засмеялся Иванэ, - сколько насмешек ни сей, подарок для
госпожи Русудан не вырастет.
     - Так думаешь?  -  Дед Димитрия ехидно прищурился.  -  Э,  Илико, скачи
домой! - и метнул выразительный взгляд.
     Деда  Димитрия  мгновенно обступили,  но  он,  не  обращая  внимания на
нетерпеливые вопросы,  углубился  в  изучение  бороздок  кругляка.  Вот  уже
сколько  недель  он  мужественно крепился,  намереваясь изумить  ностевцев в
самый день ангела,  но...  этот Иванэ сам похож на  черта,  который похож на
человека. И он в сердцах выкрикнул:
     - Ты разговор о внучке Кетеван помнишь?  Так и передай этому...  если б
не гости, сказал бы кому...
     - Пока ты придумывал "кому",  красавица, внучка Кетеван, вчера у плетня
щебет влюбленного благосклонно слушала.
     - Это  твоя дочь уши девушки речным песком натерла.  Только знай,  бабо
Кетеван хорошее средство припасла от непрошеных банщиц.
     - Вот,  принес!  -  запыхался  Илико,  протягивая  тючок,  завернутый в
кашемировую шаль, аккуратно заколотую булавками с разноцветными головками.
     Дед Димитрия с ужасающей медлительностью стал вынимать булавки,  втыкая
их в свою праздничную чоху.  Яростные взоры не волновали его; даже когда дед
Матарса обозвал его ядовитым искусителем,  дед Димитрия не  ускорил движение
пальцев.  Напротив,  он готов был до утра продлить пытку,  но,  увы, булавки
кончились,  шаль  распахнулась  и...  ностевцы  оцепенели.  Раздались  крики
изумления и  восторга.  Из шали показалась серо-голубая бурка,  свалянная из
тончайшей шерсти ангорских овец,  потому невесомая.  Она переливалась нежным
ворсом, блестя золотыми позументами и золотыми кистями.
     Не дав никому опомниться, дед Димитрия вынул из шали такой же башлык. И
пока длилось восторженное молчание,  дед  рассказал,  что  девушек-ностевок,
которые валяли бурку и башлык, он сам водил в церковь и священник брал с них
клятву хранить тайну до дня ангела госпожи Русудан.
     Тут Иванэ оборвал молчание:
     - Выходит, тебе можно тайну от народа держать, а другим...
     На него зашикали.  Благоговейно подходили ближе,  рассматривая чудесную
бурку, и никто не дотронулся пальцем, чтобы не оставить пятен.
     Дед  Димитрия наслаждался,  он  получил  награду за  те  муки,  которые
испытывал,  храня в  тайне затеянное Хорешани.  Это она подумала о достойном
подарке от всего Носте.
     - Победа,  дорогой Иванэ!  Как здоровье твоей птицы,  не  имеющей стыда
даже перед женщинами?!
     - Вставь твоей говорунье еще  серебряное перо в  спину!  -  ликовал дед
Димитрия.
     - Лучше ниже! - посоветовал прадед Матарса.
     Не  смолкали  шум,   крики,   восклицания.   Благословляли  благородную
Хорешани,  любимую  народом за  доброе  сердце.  Она  не  только  подсказала
подарок,  но  помогла и  выполнить его.  Многие  целовали растроганного деда
Димитрия. По его щекам катились теплые слезы...


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Кружила метелица.  Заиндевевшие деревья сгибали голые ветви.  Из завесы
белых хлопьев то  возникали по  обочинам дороги,  то пропадали среди снежных
курганов обитые шкурами возки.  А  над  ними шумно хлопало крыльями воронье,
назойливым карканьем провожая посольский поезд.
     Скрипели полозья,  оставляя за  собой  извилистые искрящиеся полосы.  В
переднем возке,  кутаясь  в  непривычно тяжелую  медвежью шубу,  архиепископ
Феодосий с тоской поглядывал сквозь разноцветную слюду оконце на бесконечные
поля,  густо покрытые снежным настилом.  И небо казалось бесконечным, словно
въехал возок на самый край света.
     Архимандрит Арсений и  архидьякон Кирилл под мерное поскрипывание возка
вели тихий разговор об удивительной весне на Руси.  В Кахети миндаль цветет,
розы источают аромат,  а  здесь и  под  шкурами мороз так  пробирает,  будто
медведь когтями скребет.  И  еда,  отведанная ими  накануне в  Малом посаде,
странной показалась, уж не говоря о браге в бочонке, вынутом из-подо льда. А
поданное им  горячее  тесто,  начиненное рыбой?  Архимандрит ухмыльнулся,  а
архидьякон понимающе  прикрыл  рот  ладонью.  Вспомнили  они  выражение лица
архиепископа,   когда  толмач  пояснил,   что  обглоданная  им   с   великим
удовольствием лапа принадлежала жареному журавлю.
     Об  этом  журавле толковал сейчас и  Дато,  объясняя ошеломленному Гиви
разницу между журавлем и чурчхелой.
     Закутанные в  бурки,  башлыки,  в меховые цаги,  "барсы",  как свитские
азнауры, следовали на конях за первым возком.
     Вдруг Гиви не  на  шутку обиделся.  Разве он  сам не  знает,  что такое
чурчхела?  И  пусть  легкомысленный "барс"  вспомнит,  кому  Георгий доверил
кисеты,  наполненные золотом,  которые он  хранит,  как  талисман,  в  своих
глубоких карманах.  А разве мало тут трофейных драгоценностей, добытых еще в
годы  "наслаждения" иранским игом?  Не  пожалел  ни  алмазов,  ни  изумрудов
Великий Моурави,  лишь бы заполучить "огненный бой".  А  разве "барсы",  как
всегда,  не  последовали примеру своего  предводителя?  Гиви  вызывающе сжал
коленями тугие хурджини,  где среди одежды хран