ульку! Вынь забойник! Добей пульку и пыж до пороху!
     - Во имя "льва Ирана"! Аллах-бисмиллах! Вперед!
     - Приложися! Стреляй! - закричал пятисотенный.
     Оглушительный залп,  покосив передних ленкоранцев,  эхом  прогрохотал в
ущелье. Русский огненный бой вступил в дело.
     Внизу яростно пенилась Арагви.  Клубился туман,  дым, запахло порохом и
кровью.  В один клубок свилось:  "Алла-яала!  Ваша-а! Ваша-а! Ура! Ура-а-а!"
Казаки дружинники, стрельцы, точно тигра в яме, окружили кизилбашей. И снова
раскаты выстрелов,  лязг  клинков,  звон  доспехов,  стук  щитов,  отчаянные
выкрики,  проклятия,  брань,  стоны,  удары прикладов,  падение тел,  свист,
гиканье!
     На мосту показался Матарс,  повязка на его глазу дымилась, шлем слетел,
волосы обгорели. За ним показался залитый кровью Пануш. Дружинники ударили в
копья, скидывая кизилбашей за каменные перила. В самой гуще рубился минбаши.
Роин  Чорбадзе прыгнул на  него,  вцепился руками в  горло.  Минбаши тряхнул
плечами,  скинул мцхетца,  как  котенка,  сам  накинулся на  него,  полоснул
саблей,  сбросил в  пучину.  Пануш налетел на  минбаши,  скрестились клинки.
Отбиваясь,  минбаши заскочил за ленкоранца,  взметнувшего щит. Клинок Пануша
полоснул по  щиту,  разлетелся осколками.  Набежал Нодар,  резким  движением
слева направо нанес удар с оттяжкой назад.  Охнув,  упал ленкоранец. Минбаши
описал саблей круг,  нанес косой удар.  Выбитая шашка Нодара, как серебряная
птица,  метнулась в Арагви.  Минбаши занес саблю над головой Нодара.  В дыме
возник Меркушка,  ударом приклада вправо,  влево пробил дорогу.  С  налитыми
кровью  белками,  с  вздыбленными волосами  метнулся он  к  Нодару,  вскинул
пищаль,  выстрелил. Минбаши пригнулся, пуля сразила знаменосца. Желтое знамя
с  ощерившимся  львом  закачалось,  его  подхватил  минбаши,  дико  сверкнул
глазами,  рванулся к  берегу.  За ним -  сарбазы,  отбиваясь от казаков.  На
мосту,  которым  завладели "барсы",  взвилось  знамя  картлийцев и  рядом  -
стрелецкое знамя.
     Воск  зализал  лицо  Нодара,  вновь  открывшаяся  рана  кровоточила.  И
Меркушка,  пораженный кинжалом  в  плечо,  прикрыл  ладонью  рану.  Какие-то
красные мушки на  миг запрыгали в  его глазах.  И  показалось ему мимолетное
видение: боярышня Хованская, алой лентой соединяющая его руку с верной рукой
Нодара.  Меркушка встряхнул головой и подхватил Нодара. И снова перемешалась
их кровь, которую уже ничто на свете не могло разъединить...

     Над  мрачным ущельем Орцхали кружил  кондор.  Глубоко внизу,  сливаясь,
билась  о  валуны Хевсурская и  Пшависхевская Арагви.  Каменная тропа  круто
взлетала вверх,  словно  нацеливаясь в  небо.  Густой  воздух  зеленел между
сдвинувшимися утесами.
     Рискуя  свалиться в  пропасть,  Матарс беспрерывно понукал скакуна.  За
Матарсом  безмолвно  следовали Пануш,  Нодар,  держащий  руку  на  перевязи,
знаменосец  Алавидзе,  дружинники.  Одна  мысль  владела  ими  безраздельно:
"Скорей! Скорей!"

     Проход  в  Хевсурети  пробит!  Жинвальский мост  остался  в  клубящейся
бездне.  Еще усилие,  и  они достигнут предельной высоты.  А  там уже гнезда
орлов -  поселения хевсуров Удзилаурта,  Гвелети,  Барисахо, Гули, Гудани...
Они  протрубят  в  ностевский  рожок,  поднимут  тревогу  "Хевсуры,  Георгий
Саакадзе сзывает вас  на  бой с  поработителями!  Скорей!  Скорей!  Проход в
Хевсурети пробит!"
     Матарс  отдернул бурку  и  вновь  взмахнул нагайкой.  Перед  ним  встал
вчерашний день во всей своей необычайности и величии...
     Возле Жинвальского моста теснились стрельцы и  казаки,  держа под уздцы
коней.  Только  что  в  братской могиле  схоронили павших  за  святое  дело.
Напротив  русских  выстроилась  поредевшая  картлийская  дружина.   И  между
войсками, в середине, гордо реяли три простреленных знамени. Меркушка трижды
облобызался с побратимами. Вавило Бурсак, кинув наземь папаху, держал речь:
     - Ну  вот,  казаки-атаманы,  любо  побились  мы  за  гребнем,  защитили
единоверцев,  а  теперь айда в  Терки,  а  там,  с  благословения войскового
атамана,  за зипунами,  пощупаем Гилян,  да и продолжим бой с басурманами. А
только ж  не  все из нас потешатся гульбой,  подивятся божьему миру,  многим
припало в новоселье скочевать в матушку сырую землю.  Так що ж,  помянем их,
хлопцы!  И  стрельцов и грузинцев помянем -  тех,  кого уложила спать калена
стрела и пуля жаркая.
     - Слава им! - ответили казаки.
     - Честь! - подхватили стрельцы.
     - Память! - заключили картлийцы.
     - И то запомните,  молодцы:  пали наши други на гребне, а напали на них
ильбо лихие люди, ильбо косматые дьяволы. А мы-де лишь туров били...
     Овчина-Телепень-Оболенский приложил шлем  к  юмшану,  обвел  картлийцев
голубыми глазами,  и  отразились в  них  несокрушимая сипа воли и  твердость
духа.
     - Не раздавила нас сила кизилбашская,  -  убежденно проговорил он,  - и
впредь не раздавит! Да здравствует народ иверский на Куре-реке, а стрельцы и
казаки - на буйном Тереке!
     И  трижды  прокричали "ура!"  стрельцы и  казаки.  И  трижды прокричали
"ваша!" дружинники.
     Скрывая  волнение,  теснившее  их  души,  "барсы"  поклонились уходящим
русским  и  выразили этим  благодарность всей  Картлийской земли.  Не  забыл
Матарс,  с  каким риском был связан приход с  Терека казаков и стрельцов,  и
заверил  Овчину-Телеп