я-Оболенского  и  Вавилу  Бурсака,   что  ни  один  из
картлийцев отныне и  словом не обмолвится об их подвиге в  Арагвском ущелье.
Ни  один  русский клинок,  ни  один шлем,  ни  одна пищаль не  останутся там
свидетелями их сражения.  И лишь предание о благородном порыве,  быть может,
отзовется в туманной дали грядущих столетий...

     И  Матарс не  ошибся.  Гром  Жинвальского моста  раздробился в  тысячах
ущелий, над которыми, венчая вершины, возвышались крепости-монастыри. Там, в
тихих  кельях  с  узкими  оконцами,  смотрящими  в  благоухающий сад  или  в
клубящуюся  бездну,  склонившись над  грудой  фолиантов,  седой  старец  или
темнокудрый монах заносили взволнованные рассказы пришедших из гор и долин.
     Может,  страстное желание видеть помощь России оживляло чернила? Может,
жар  от  ран  создавал видение?  Но  уже  не  один казачий атаман,  не  один
стрелецкий воевода,  а  сотни стекались со  снежных равнин,  дабы преградить
врагам путь в солнечные долины...
     Неустойчивое время летело то  на зеленых крыльях радости,  то ка черных
крыльях печали...
     Огонь испепелил свитки сказаний,  бури выветрили дивные фрески. Снова и
снова  седой  туман  стелился над  вершинами Грузии.  Снова врывались враги.
Снова битвы! Кровь! Слезы! Поражения! Победы!..
     Но  не  опускали  отточенных  перьев  старцы  в  своих  обветшалых  или
обновленных кельях.  Они торопились записать уцелевшее в  памяти,  или вновь
слышанное и виденное,  или дошедшее с времен, давно забытых... И так из года
в год, из века в век...
     Список   злодеяний  дополнил   свирепый  Ага-Магомет-хан.   Беспощадные
фанатики  разгромили страну.  Падали  замки.  Исчезали  ценности.  Рушились,
горели  монастыри,   под  обломками  погребая  рукописные  книги.   Фолианты
превращались в пепел.  Бушующий огонь уничтожал неповторимые летописи. Гибло
все, что накопили века...
     Но ничто не могло уничтожить благодарную память народа... Из уст в уста
передавались сказания  о  подвигах витязей  родины.  О  витязях-побратимах -
одного в  ледяном шлеме,  другого с  солнечным щитом.  И  чем страстнее было
желание  встречи  южного  побратима с  северным,  тем  ярче  оживало видение
скалистого арагвского уступа,  где,  смешивая свою благородную кровь, витязи
поклялись на клинках в нерушимой верности и дружбе...
     Думал  ли  Георгий  Саакадзе  и   его  верная  "Дружина  барсов",   что
благодарная память народа вплетет в  свой неувядаемый венок песни и сказания
о тех, у кого за родину билось сердце?..
     Пройдут за веками века...
     И так было...  Там,  на лесистых берегах Иори, где в холодных отблесках
месяца выступал дом в виде четырехугольной башни с верхним балконом,  в одну
из  осенних ночей  буйный  ветер  нагрянул с  лезгинских гор,  будоража чуть
тронутую позолотой листву.  А  за узкими окнами пылали в очаге сухие обрезки
виноградных лоз,  и мудрая старуха, вращая колесо прялки, тянула, как время,
нитку из кудели.  Шевеля губами,  она вспоминала рассказы прадедов,  и вновь
оживало дивное преданье глубокой старины о  славной битве грузин и русских с
кизилбашами  в  кипучем  арагвском  ущелье  в  дни  давно,   давно  минувших
бедствий...  И  зачарованно  слушал  ее  внук,  черноглазый мальчик,  упрямо
вскинув брови и сжав отцовский кинжал.  Нет,  это не сон!  Он был там! Иначе
откуда,  почему у него шрам на лбу?  Почему в зазубринах кинжал?  Почему все
время перед глазами бьется о валуны красная пена Арагви? Конечно, когда и он
состарится,  он  тоже  станет  рассказывать молодым  о  славных  днях  своей
юности...

     Тропа извивалась крутыми зигзагами.  Уже кондор кружил под кручей,  где
дымилась бездна.  Припав к луке седла,  Матарс ощутил на своих плечах небо -
всадники выбирались на  горный  простор.  Отсюда легче  было  рассмотреть не
только солнце и звезды, но и землю.
     "Барсы" уже мчались по вьющейся Архотской тропе.  Солнце тяжелым медным
диском склонилось к  вершине Чаухи,  ломая лучи  о  горный хрусталь.  Матарс
беспрестанно взмахивал плеткой.  Учащенно дышали кони, и, словно разорванные
тучи, развевались косматые бурки. "Скорей! Скорей!"
     На тропе неподвижно стоял хевсур в  железной кольчуге и в плоском шлеме
с  железной сеткой,  закрывавшей лицо.  "Барсы" на всем скаку осадили коней.
Хевсур угрожающе вскинул было  железное копье,  но,  узнав "барсов",  тотчас
отвел его  в  сторону,  снял железную проволочную перчатку и  откинул сетку.
Перед "барсами" оказался столетний дед, белый, как облако.
     "Почему тропу караулит дед?" - тревожно подумал Матарс.
     - Пусть ангел-покровитель не слетает с  твоего плеча!  -  приветствовал
старый хевсур каждого из всадников.
     - Да не пересилит тебя враг! - учтиво ответил Матарс.
     - Здоровы ли вы? - озабоченно спросил старый хевсур.
     - В нас обитают еще горькие души*, - учтиво ответил Пануш.
     ______________
     * То есть: живем не без горя.

     - Здоровы ли ваши семьи, ваш скот?
     - Твоей молитвой проводим дни и ночи! - учтиво ответил Нодар.
     - Да хранит вас бог Востока и бог Запада!  - пожелал старый хевсур. - А
зачем пожаловали к нам витязи "барса" из Носте?
     - По делу к твоим сыновьям и внукам, - объяснил Матарс. - Да хранит вас
бог большой и бог маленький!
     Старый   хевсур  остановил  свой   проницательный  взор   на   Матарсе,
неопределенно указал на пять снежных вершин, взнесенных над Гули.
     - Бог войны призвал Адуа, Бецина, Гранджа, Джурха, Сихарул