аблуками сжав  бока  коня,  знаменосец рысью выехал вперед и
стал рядом с Меркушкой.
     Забушевали стрельцы, рванули коней, окружили Меркушку:
     - Сказывай, пошто чужую харунку взяли?
     - Может, и не на охоту?
     - Пошто в черкесов обрядили?
     - Не смущай! Толком сказывай!
     - А на тебя роба нашла?
     - Не роба, а оторопь!
     - Сказывай, что умыслили!
     Меркушка обвел  стрельцов пытливым и  строгим  взглядом,  придвинулся к
скинувшему бурку  Омару,  у  которого  на  бешмете  поблескивал позолоченный
крест,  и  сказал так,  словно сердился на  стрельцов за их недогадливость и
смущение:
     - Слушай,  стрельцы честные!  Идем мы не на охоту. Боем идем на персов,
осквернивших землю  родственных нам  грузинцев.  Такая  охота  пуще  неволи!
Взойдем на гребень -  увидим в  огне Иверию.  Там беда ширится,  жен и детей
позорят, а иных в полон свели. Там воинов перебили и хлеб скормили! И смерть
там пляшет по колено в крови!
     Гул  прокатился под  Зауром.  Сгрудились стрельцы.  У  одних  изумление
сменилось гневом, другие в замешательстве наседали на Меркушку.
     - А указ-то царя где? А бояр согласие?
     - Царь далеко,  а совесть близко!  - вскипел Меркушка. - Мы народ, а не
бояре!  Пусть их  горлатными шапками стукаются.  А  мы басурманам не холопы!
Земля  пожжена и  разорена без  остатку.  Победим нехристей -  возблагодарит
царь!
     - Плетью обуха не перешибешь! Их там тьма-тьмущая!
     - А  нам знак дружбы заронить надо!  Пусть крепко упомнят грузинцы:  не
одни они отныне - Русь идет!
     - Взаправду, стрельцы, непригоже со стороны зреть на беды грузинцев. Мы
подсоседники!
     - Накрепко, вправду, Гришка Шалда! Идем на басурман!
     - Боем идем! Боем!
     - Мы - народ, и грузинцы - народ. Дело наше кровное!
     - Пора персам шаховым за их зверство мстить!
     - Пора! Сенка Гринев, труби!
     Легко выпрямился в седле Омар и поклонился стрельцам:
     - На  вашем  кровном знамени -  святой Георгий,  и  на  нашем знамени -
святой Георгий! Брат для брата в черный день!..
     - И впредь навечно!
     Карьером   подскакал  Овчина-Телепень-Оболенский.   Стрельцы  наперебой
объявили,  что идут не гулять за охотою,  а  боем идут на врагов единоверных
грузинцев, и, обступив пятисотенного, допытывались:
     - А ты как?
     Овчина-Телепень-Оболенский  притворно  задумался,  как  бы  в  раздумье
провел рукой по юмшану, незаметно подмигнул Меркушке и выхватил саблю:
     - Начальника не спрашивают, начальник сам спрашивает. Кто на басурман -
отходи-вправо! Кто назад в Терки - влево!
     Важно и безмолвно все стрельцы,  ведя на поводу коней, перешли направо.
Когда смолк топот и звон оружия, пятисотенный продолжал:
     - Одни  бражничают,  пьют  без  просыпу,  другие живут  для  бездельной
корысти,  а нам, видно, жребий завидный дан. Как положено по уставу ратных и
пушечных дел:  становись в строй! - и ударил по небольшому медному барабану,
привязанному к  седлу.  -  Знамя  вперед!  Дозорщики по  сторонам!  От  сего
предгорья не брести розно!
     Стрельцы проворно выстраивались по три в ряд.
     Шум  смолк,   только  слышалось  поскрипывание  седел  да  позвякивание
уздечек.  Овчина-Телепень-Оболенский махнул нагайкою на  тонувшую в  голубых
дымах долину:
     - Казаки с нами! Честь-хвала терцам!
     - Ура-а! - прокатилось под Зауром.
     Под  гром  тулумбасов,  вздымая бунчуки,  на  полных рысях приближались
казаки.  Уже  виден стал  Вавило Бурсак,  в  знак встречи трижды полоснувший
кривой саблей зыбкий воздух...


ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

     Если бы не черная повязка через глаз, не узнать Матарса. Копоть покрыла
его обросшее лицо,  из-под шлема выбивались обожженные волосы,  на  погнутых
доспехах -  брызги крови. Поставив ногу на разбитый зубец и сжимая шашку, по
которой  медленно  стекала  алая  струйка,  Матарс  напряженно вглядывался с
полуразрушенной  крепостной  стены   вниз,   в   мрачное  ущелье,   где   за
нагромождением  первозданных  камней  укрывались  кизилбаши,  отброшенные  в
седьмой раз.  Словно свернутые змеи, мгновенно исчезали тюрбаны, прятались в
расселины копья, трепыхнулось желтое знамя и скрылось за валуном.
     Тишина  была  обманчива.  Подобно двум  щитам,  сдавили ущелье каменные
гряды,  и над ними,  ослепляя,  катилось солнце,  словно раскаленное ядро по
темно-синей  долине.  Матарс  напряженно  прислушивался,  ожидая  очередного
выкрика:  "Алла!  алла!", вслед за которым снова вынырнут тюрбаны, кизилбаши
ощетинятся копьями и  полезут на  приступ Жинвальской крепостцы -  очевидно,
последний.
     Рядом с Матарсом судорожно сжимали шашки Пануш и Нодар.  Видно,  они не
отстали от Матарса в  семи коротких,  как горн