азакам
                   от царя почет!"

     Еще  гремела песня  над  казачьим табором,  еще  горели костры,  а  уже
выводились  горячие  кони  турецкой  и  арабской  стороны,  скрипели  седла,
прилаживались  вьюки.  Синеватые  туманы  перекатывались над  землей,  ветер
доносил соленый запах хвалынских волн, и, как персидский тюрбан, скатившийся
с головы, желтела луна в бесконечно далеком и загадочном небе.

     К исходу второго дня владения черкесов Пяти гор остались далеко вправо.
Партия стрельцов,  ничем не  отличимых от  черкесов,  миновав Малую Кабарду,
вплотную  приблизилась к  Кавказскому хребту,  тремя  уступами проходящему с
востока на запад.  Может, и было так же тепло, как на приморье, но скалистые
великаны,  покрытые  бело-розовым  снегом,  навевали прохладу,  и  стрельцам
чудились северные дали,  будто взнесенные к небу изогнутой линией. Двигались
нестройными группами, порознь, весело переговаривались, горланили песню:

                Как стрельцы поехали
                Гулять за охотою,
                То ли не потеха ли:
                Гору режут сотую!
                   Ой да туры, туры!
                   Вы черны да буры,
                   От лихой пищали
                   Инда запищали.
                То ли не награда ли
                Снег прижать ладонями!
                Знать, с коней не падали,
                Тешились погонями.
                   Ой да туры, туры!
                   Вы черны да буры,
                   От лихой пищали
                   Инда запищали.

     Впереди партии,  как  проводник,  ехал Омар,  надвинув на  лоб  башлык.
Стрельцы знали,  что с  грузинским гонцом им  по  пути,  поэтому не докучали
пятисотенному  излишними   вопросами.   Справа   от   Омара   горячил   коня
Овчина-Телепень-Оболенский, слева - Меркушка. Омар, махнув нагайкой на горы,
пояснял:
     - Первый уступ,  самый высокий,  снеговые горы,  по-чеченски: баш-лам -
тающие горы.  Второй уступ -  по-чеченски: лам-гора. Третий - по-чеченски: -
аре.
     - "Черные горы!" - заметил Меркушка.
     Обмениваясь короткими фразами, гонец и пятисотенный все ближе подходили
к  большому хребту.  Вокруг  шумело  множество рек  и  речек,  вытекающих из
вечнотающих  снегов.   Дивились  стрельцы  на   непривычно  шумные   потоки,
вырывающие в  земле глубокие ложбины и силою разрывающие цепи лысых и черных
гор,  образующих  страшные  и  тесные  ущелья,  а  вырвавшись на  раздольную
плоскость,  своевольно катящие  по  ней  свои  струи.  Дивились  на  облака,
пристающие к вершинам,  как сказочные корабли, и бороздящие синь, сдавленную
мрачными утесами.  Дивились золотистому блеску туманов,  сползающих с крутых
отрогов, точно волна волос.
     Омар  предостерегал  не  смотреть  в  сторону  лесистых  отрогов,   ибо
несказанной красотой славится жена лесного мужа,  и охотник,  поддавшийся ее
чарам,  непременно умирает через  год,  если  о  любовной связи  его  станет
известно людям.
     - А  если не станет?  -  полюбопытствовал пятисотенный,  всматриваясь в
туманы  и  в  своем  воображении придавая  им  облик  бледнолицей красавицы,
сбрасывающей белоснежное покрывало.
     - Тогда,  -  понизил голос Омар,  -  смельчака подстерегает лесной муж,
обросший бородой до  колен,  обнимает его  и  вонзает в  грудь острый топор,
всегда сверкающий на каменной его груди.
     "Такому бы лешему, - усмехнулся пятисотенный, - наподдать вдосталь ядер
свинчатных и железных!" - и стал думать о бое.
     - Партия   стрельцов   приближалась   к   осетинскому   урочищу   Заур.
Пятисотенный подал Меркушке условный знак,  а  сам,  круто повернув вороного
скакуна,  въехал в узкую,  изгибающуюся, как аркан, дорогу, на которой вдали
поднималось едва зримое облачко пыли.
     Меркушка  осадил  коня,  одним  движением повернул  его  и  привстал на
стременах. Стрельцы с удивлением взирали на его изменившееся лицо: веселость
с  него  смело,  точно лист  ветром,  и  правая бровь резко переломилась над
глазом,  словно  сабля  над  костром.  Он  нахлобучил  черкесский шлем,  дар
воеводы,  стянул  ремнями  наручи  и,  обернувшись  к  передовому  стрельцу,
выкрикнул:
     - Олешка Орлов, выноси харунку!
     Рослый всадник расстегнул кафтан,  под  которым сверкнули латы,  достал
из-за пазухи шелк,  сложенный вчетверо, бережно развернул, прикрепил к копью
с позолоченным наконечником и вскинул вверх.  Над головами стрельцов зареяло
не  полковое алое знамя с  изображением Георгия Победоносца,  а  неведомое -
золотое,  с  изображением черкеса,  скачущего на  черном коне и  вскинувшего
черное копье.