,   стал  зорко
всматриваться в темнеющую даль.
     Кликнув стрельцов,  Меркушка подошел к своему вороному Ховану, подтянул
подпруги и  одним  махом  взлетел  на  седло,  под  которым синел  чепрак  с
двуглавым орлом.
     По две в  ряд лихо следовали за Меркушкой десять стрельцов.  Со стороны
моря  низко летела оранжево-красная птица.  "Жар-птица!"  -  решил Меркушка,
взмахивая нагайкой.  -  От  каспицкой волны в  полет ринулась,  а  до Москвы
крылом не достанет. Широка Русь, в четыре неба строится..."

     Медный загар ровно лег на лицо боярина, жаркий ветер подсветлил бороду,
а вторая склада на переносице являла ту озабоченность, которая охватила Юрия
Хворостинина, как только он принял в Терках булаву воеводы.
     Воеводствовать на Тереке - это не то, что в Володимире иль Новгороде. И
там дел с  полный короб,  а здесь и дух перевести некогда.  Лишь утвердилось
Московское царство в  устьях Волги,  как открылись перед ним ворота пестрого
Прикавказья.  Князья и ханы ссорились друг с другом,  терпели от крымцев,  а
как почувствовали мощную поступь России,  бросились с просьбами кто о союзе,
кто  о  свободной торговле в  Астрахани,  кто  о  подданстве.  И  незаметно,
волею-неволею затягивается Русия все далее и далее на Восток,  к Кавказу,  а
теперь, почитай, и за него.
     Правда,  вначале,  при  Василии Третьем,  а  там  при Иоанне Четвертом,
Москва  и  посохом  стукнуть не  успела,  как  у  самого  Кавказского хребта
появились казаки.
     Но теперь строго следила за ними,  чтобы не озорничали и царскому имени
позора не  чинили,  не давали бы повода для речей мерзких,  что-де воровские
люди по Руси разбрелись...  А станут казаки и впредь выгодно открывать новые
пути для просторов царства и торговое и ратное дело соблюдать, помощь Москва
окажет ядрами, свинчатными и железными, да и порохом тоже.
     Но  не  легко воеводе Хворостинину держать в  крепкой руке  Терки.  Люд
здесь непокорный,  гулящий.  Беглые казаки с Днепра,  Дона - их не утеснишь,
силком не возьмешь.  Берендеи!  Бродники!  Вольница -  перекати-поле!  И  за
черкесами гляди здесь на линии в оба, не только саблю из ножон, усы утянут -
не заметишь!
     Богатое  убранство  дома  воеводы  показывало  степень  состоятельности
государства. И хоть не оправилась еще Москва от потрясений Смутного времени,
дом воеводы славился старинной утварью,  взятой из запасов московских хором,
и персидскими коврами.  Справа от кресла,  обитого алым бархатом,  покоилось
знамя воеводства: на белом поле святой Георгий, пронзающий дракона копьем, -
герб  царствующего города Москвы;  а  в  верхнем углу под  синим гребнем гор
изгибающаяся река.  Слева,  на поставце, возлежали на багряной парче регалии
воеводы:   булава-жезл  -   позолоченное  яблоко  на  черене  -  и  палаш  в
вызолоченных ножнах, усеянных бирюзой, рубинами и яшмой.
     Хворостинин задумчиво  прошелся  по  горнице,  остановился у  окна.  За
воеводским двором виднелись на площади длинные пушки -  "гауфницы", по бокам
стояли  тяжелые  половинные  картауны  -   крепостные  орудия.  Подальше  за
деревьями простиралась деревянная стена и  высились башни,  щедро снабженные
большими и малыми пушками.  Три приказа в Терках под рукой его, воеводы, и к
каждому приставлено по  пятьсот стрельцов.  Сила!  И  всего в  полуверсте от
морского пути в Иран.
     Погруженный в  размышления воевода  подошел  к  столу,  покрытому  алым
сукном,  положил бархатную подушку на  скамью,  уселся,  высвободил из груды
свитков серебряную чернильницу, вооружился гусиным пером, придвинул послание
думного дьяка и стал подчеркивать места особо важные:
     "...аглицким купцам,  в  Персию  следующим,  препятствий не  чинить,  а
ссылку производить:  какой  товар везут и  польза какая от  них  Московскому
царству..."
     Вошел дежурный стрелец,  сказал,  что пятисотенный дожидает за порогом.
Воевода утвердительно махнул рукой: "Введи!"
     Овчина-Телепень-Оболенский перенял от прадедов,  именитых бояр,  ведших
свой род от Рюриковичей и впавших в немилость при Грозном,  величавую осанку
и ратную доблесть.  Владел он землей под Истрой, где любил зимой обкладывать
медведя в берлоге,  а летом ходить босиком,  взбираться на высоченные дубы и
отпиливать засохшие ветви,  причудливо черневшие на  светлом фоне неба,  или
водить по реке между плакучими ивами плоскодонку. Отсутствие золота, которым
владели его прадеды,  привело его на стрелецкую службу,  любовь к приволью -
на Терскую линию.  Сейчас, прослышав, что в Черкесских горах туры, он пришел
просить воеводу отпустить его с партией стрельцов на знатную охоту.
     Вошел  Лев  Дмитриевич независимо и  отдал поклон почтительный,  но  не
слишком низкий.  Наряд его не  отличался роскошью,  но рукоятка сабли горела
сапфирами и рубинами.  Он бегло взглянул на рукописные книги в переплетах из
свиной кожи, задержал взгляд на кольчуге с наручами из тонких колец и бармах
и, по приглашению воеводы, опустился на скамью, крытую ковром.
     Блики   от   узорчатой  лампады  падали   на   старинный  образ   Спаса
Нерукотворного.  Подавшись в  полумглу,  Хворостинин выслушал жаркую просьбу
пятисотенного, подумал и отказал: "Не до туров!"
     Овчина-Телепень   нахмурился:   "надобно  поразмяться",