- Караван! Караван! - кричал амкар Беридзе.
     - Светлый князь,  -  подбежал возбужденный сарбаз,  - караван пришел! У
ворот  Дигомских стоит,  твоего разрешения ждет  в  Тбилиси войти!  Говорят,
парчу, бархат, шелк привез... изделия тоже...
     Сдернув с плеч платок, Нуца накинула его на голову Циалы и поволокла ее
в  гущу амкаров.  Толпа вмиг раздвинулась,  пропустила женщин и снова крепко
сдвинулась в непроходимую стену.
     - Говорят, для сарбазов тоже дешевый товар привез!..
     Почти на  руках дотащила Нуца  сопротивлявшуюся Циалу.  Втолкнув ее  во
двор,  Нуца  быстро закрыла на  засов  калитку,  увлекла девушку в  комнату,
набросила на  дверь большой крючок и,  как  разъяренная мегера,  налетела на
Циалу:
     - Ты что, подлая гиена, задумала? Или совсем ослепла? Почему свой народ
на горе обречь решила?  Ты думаешь,  тебя спасали?  Сдохла бы за это - никто
внимания не обратил бы!  Думаешь,  из-за тебя сыпали ложь,  как зерна курам?
Тбилиси спасали, жизнь тысячам грузин спасали! Кому ты мстила, помесь лошади
и шакала?  Думаешь,  персам?  Они месяц молили аллаха дать им удобный повод,
чтобы выпотрошить Тбилиси.  Вай ме! Кто видел еще такую ишачью танцовщицу! -
И, размахнувшись, со всей силой ударила Циалу по щеке, потом по другой. "Для
ровного счета",  -  решила Нуца  и  снова принялась осыпать бранью оробевшую
Циалу:  - Если горе имела, зачем по всему майдану разменяла?! Или святое имя
Паата  Саакадзе для  тебя  дешевый платок,  что  трясешь его  перед врагами?
Почему не научилась у  благородной госпожи Русудан в  сердце глубоко прятать
дорогую память?  Или, дикая кошка, смеешь думать, что тебе Паата дороже? Вай
ме,  бесчувственная черепаха!  Не заметила,  сколько внимания оказывала тебе
княгиня Хорешани,  жалела...  А!  Лучше бы "барсы" загрызли изменницу своего
народа!
     - Нуца! Нуца! Что ты говоришь? Клянусь, я не подумала...
     - Не  подумала?   Тогда  о  чем  твоя  пустая  тыква  думала?  Персы  в
благодарность поднос с дастарханом преподнесут? Или...
     Нуца осеклась. Упав ничком на тахту, Циала громко, безудержно рыдала.
     Одобрительно  кивнув  головой,  Нуца  вышла  на  балкон,  поставила  на
кирпичный  пол  мангал  и  принялась  раздувать угли:  "Кажется,  я  все  же
растопила лед... Что теперь будет?! Защити, святая Индиса! Не позволь персам
выследить нас!..  Плачет еще...  пусть,  слезы лучшее лекарство для раненого
сердца".
     Вернувшись в комнату,  Нуца вынула из сундука цветную камку, расстелила
на низеньком круглом столике,  установленном на тахте, приготовила две чаши,
кувшин прохладного вина, тарелки и ложки.
     Циала приподнялась, провела по лицу ладонью, увидела свое изображение в
итальянском стекле и  порывисто стала сбрасывать с себя нарядную одежду.  Со
звоном  летели браслеты,  катились кольца,  разбивались серьги,  рассыпалось
ожерелье.
     Открыв  второй  сундук,  Нуца  достала  простое  платье  своей  дочери,
ситцевый головной платок и  молча  протянула Циале,  затем собрала в  узелок
драгоценности, сунула в сундук.
     - Вчера майдан вдоль и поперек обегала,  ложку перцу не могла найти,  -
даже засмеялась:  раньше мешками навязывали,  а теперь,  вытаращив глаза, на
меня смотрят,  будто я золото покупаю.  Хорошо,  дома нашла, какой без перца
чанахи! Кот мой и то отказывается, привык с перцем...
     Уронив голову на ладонь,  Циала молчала.  В простом платье,  с ситцевым
платком  на  голове,  это  уже  была  обыкновенная  крестьянская  девушка  -
обыкновенная и несчастная. Материнские пощечины Нуцы словно сняли колдовство
многих лет.  Какое-то спокойствие...  не испытанное с  того страшного дня...
охватило ее.  Может,  отомстив,  она уже ничего не желала?  Может,  выполнив
данную себе клятву,  она  почувствовала себя свободной?  Может,  долголетний
долг,  выполненный перед любовью,  облегчил ее душу?  Но одно стало понятно:
больше ей ничего не надо от жизни. Было счастье - ушло, было горе - ушло.
     - Попробуй чанахи, девушка. На, выпей вина! Сыру хочешь? Тоже есть. Мой
Вардан-джан всегда говорит: "У моей Нуцы даже летом снег можно достать".
     - Что делать мне теперь, дорогая Нуца?
     - Кушай, сил наберись... Я без тебя думаю об этом... К отцу вернешься?
     - Чужая я  там.  Сколько лет не была!  Как-то гостить поехала -  сестры
прячутся,  братья  шапки  в  руках  мнут,  мать  не  перестает  кланяться  и
благодарить...  Госпожа Русудан в  память...  сына...  обогатила их...  Меня
счастливой считают - в доме княгини своя.
     - Тогда к княгине Хорешани.
     - Нет,  нет,  благодаря тебе сейчас поняла:  напрасно столько лет горем
своим надоедала.
     - Хочешь, у меня поживи!
     - Должна Тбилиси покинуть...  сюда больше не вернусь.  Нуца...  великий
грех - убить?
     - Врага?  Совсем не  грех!  Вот Моурави,  да  светит ему факел счастья,
столько врагов убил, сколько волос нет на моей голове. И чем больше убивает,
тем   ярче  слава.   Даже  церковь  благословляла,   потому  врагов  церкови
уничтожал...  Нет,  о  таком не печалься!  В монастыре не поживешь ли,  пока
сердце успокоится?
     - Уже успокоилось. Не люблю монастырь. Но куда еще?
     - Тогда в монастырь святой Шушаники пойди,  - святая тоже пострадала от
мусульман. Там игуменья - моя знакомая, буду в гости к тебе ездить.
     Стосковавш