смолкла.  Блестящие всадники на  всем  скаку
осадили коней.  Хосро с ужасом смотрел на торчащую на шесте голову. Красивый
Надир  был  любимым  сыном  могущественного Юсуф-хана,  которому  шах  Аббас
недавно присвоил звание пятого советника.  Как мечтал Юсуф о  победах своего
наследника над грузинами! Как просил Хосро-мирзу содействовать славе Надира!
     - Сыновья  сожженного отца!  Кто?  Кто  решился на  такое  злодейство?!
Выдать!  Иначе  половину Тбилиси  за  хана  перережу!  -  закричал откуда-то
вынырнувший на  взмыленном коне  Исмаил-хан  и  плетью обжег стоявшего рядом
старого амкара. - Хак-бо-сэр-эт!
     Горожане,  объятые ужасом,  молчали.  А  майдан уже оцепляли кизилбаши,
сверкая саблями.
     - Советую,  люди,  исполнить приказание Исмаил-хана.  Нельзя допустить,
чтобы  из-за  одного  преступника пострадали тысячи!  -  Шадиман  озабоченно
оглядывал помертвевших тбилисцев. - Может, боитесь? Обещаю награду тому, кто
укажет!
     - Награду?  Грязные кьяфыры!  Если не  скажете,  через час весь Тбилиси
выкупаю в огне!
     Толпа словно окаменела. Слегка приподнялись кизилбашские сабли, готовые
взвизгнуть.
     Вперед  выступил  старый  чеканщик  Ясе.   Он  спокойно  приблизился  к
Хосро-мирзе, снял шапочку, низко поклонился.
     Взволнованный гул  пронесся над  всколыхнувшейся площадью:  "Неужели на
себя возьмет?!"
     - Светлый царевич Хосро,  я твоему отцу,  царю Дауду,  панцирь выковал.
Тогда ты красивым мальчиком был,  все говорил: "Ясе, а мне почему панциря не
принес?" Я обещал:  когда царем будешь,  непременно принесу...  Высокочтимый
князь Шадиман, и к тебе мои слова. Кто из грузин такую беду на себя нагонит?
Разве мы  не  знаем,  что не  только за хана,  а  даже за коня хана нас всех
перережут...
     - Замолчи,  проклятый старик!  - свирепо выкрикнул Исмаил-хан. - Я знаю
ваши хитрости! Бисмиллах, меня воспоминаниями о панцирях не обманешь!
     - Мне,  хан,  поздно обманывать,  мне скоро сто лет будет!  Я  за народ
тбилисский говорю... Не виновны мы.
     Это не грузины,  а наш враг злодейство совершил ради грабежа города,  -
больше некому...
     - Что?  И  ты,  педэр сухтэ,  смеешь тень набрасывать на моих сарбазов?
Алла! Ялла! Зажечь факелами Тбилиси!
     - Постой,  хан,  -  сдвинул  брови  Хосро,  и  на  его  скуластом  лице
отразилась несгибаемая воля. - Люди, да не уменьшится ваша тень на земле, не
подвергайте себя смертельной опасности! Скажите - кто, и...
     - Я!  -  неожиданно выкрикнула Циала и, руками, словно крыльями воздух,
рассекая толпу, протиснулась вперед.
     Вызывающе  разодетая  в  яркие  шелка  и  парчу,  с  пылающими радостью
глазами,  яростно стуча серебряными кастаньетами и невероятно изгибаясь, она
в дикой пляске закружилась вокруг шеста.
     Сам Шадиман не в силах был скрыть растерянность.
     - Я срезала вот этим ханжалом,  - она выхватила из-за лифа кривой нож и
потрясла им,  -  башку вашему красивому хану! Мой Паата еще красивее был, но
это не остановило вас, проклятых богом персов!.. Мой Паата, слышишь меня? Ты
отомщен!  Смотри,  как я веселюсь!..  - Циала с песней и безудержным хохотом
снова понеслась в неистовом танце.
     - О дочь шайтана!  О собачья слюна!  Изловить!  - взревел Исмаил-хан. -
Тут же у шеста содрать кожу!
     Внезапно из  толпы  выскочила Нуца,  со  сбившихся волос  набок сползал
платок. Она неистово заколотила себя в грудь:
     - Опомнись,  потерявшая ум!  Люди,  люди,  кто поверил больной? Это моя
дочь!  Горе мне!  Горе! Жениха ее на войне убили, теперь днем кричит, ночью,
как сатана,  покоя не дает, бредит!.. - Нуца метнулась к Шадиману. - Вай ме,
светлый князь!  Разве возможно,  чтобы девушка на  такое решилась?!  Я  сюда
прибежала,  дверь  забыла  закрыть,  -  сумасшедшая сундук открыла,  как  на
праздник нарядилась!  -  Нуца порывисто обернулась.  -  Люди,  кто знает мою
несчастную дочь? Вай ме! Кто знает ее черную болезнь? Разве здоровый возьмет
на свою душу страшное дело?!
     - Неправда!  Я  сама смерти ищу.  Я...  я  сладким танцем завлекла его!
Пусть окаянные персы видят мою месть!..
     - Я знаю твою больную дочь,  -  амкар Сиуш решительно вышел вперед, - и
знаю,  чьих рук кровавое дело! Недаром вчера цирюльник, турок Ахмед, грозил:
"Такой шахсей-вахсей вам устроим,  всех как баранов пострижем!" - говорит, а
сам  бритву  точит.  Я  внимания не  обратил,  думал  -  врет  шакал.  Разве
шах-ин-шах, да живет он вечно, не сказал: "Грузинский народ мне - как сын от
любимой жены!" Я сейчас же побежал к цирюльнику,  а его дом на запоре, лавка
тоже.
     - Молчи, верблюжий помет! Как смеешь повторять слова "льва Ирана"!
     - Слова самого бога -  смеем!  - вышел из толпы пожилой амкар Бежан. Он
явно загораживал собою Нуцу и Циалу.
     И одновременно со всех сторон послышались крики:
     - Магомет сказал: "Творите милостыню?"
     - Аали сказал: "Не слушайте тех, кто вас не слушает!"
     - Святой Хуссейн сказал: "Аллах воспретил убивать невинных!"
     Шадиман больше не  сомневался:  девушка,  мстя за  жениха,  обезглавила
хана.  Возможно,  ей  помогали амкары.  Но Тбилиси должен быть спасен.  Хану
голову не приклеишь,  а  царствовать над развалинами и  наслаждаться трупным
запахом  не  пристало  избранным.   И  он  нарочито  громко,   чтобы  слышал
Исмаил-хан, по-персидски спросил:
     - Не думаешь ли ты, мой царевич, что мать девушки говорит правду?
     - Я другое думаю.  Надир был знатный пехлеван,  ни в состязаниях, ни на
охоте никем не бывал побежден.  И если надменному Юсуф-хану скажут,  что его
сына, как цыпленка, обезглавила слабая девушка, на месте саблей приколет...