ман и не до конца поверил ему Хосро, но
обоих озаботило колебание главы церкови.  Если церковь начнет сопротивляться
или  -   еще  хуже  -   скрытно  подзадоривать  народ,   этим  не   преминет
воспользоваться Иса-хан, ибо невозможна победа над Георгием Саакадзе, если к
нему  придут на  помощь войска церкови,  -  ведь  за  ними  тогда поспешат и
князья.
     - Удостой принять от меня такой совет,  князь. Ты больше не напоминай о
себе католикосу,  неопределенность неизменно пугает: день будет ждать, потом
неделю, потом встревожится... Раз молчишь - значит, силен.
     Внимательно  посмотрел  на  кахетинского  царевича  Шадиман,   по  душе
пришлась ему смесь грузинской мягкости и персидского коварства.
     - А потом, светлый царь?
     Хосро вздрогнул:  "Странно, второй раз оговаривается хитрый царедворец.
Случайно? Не такой глупец. Значит, что-то замыслил".
     - Ты о чем, князь?.. Потом... да будет тебе известно, - чужое звание не
украшает витязя и даже унижает.
     - Чужое?  Уж не ослышался ли я? Клянусь солнцем, ты создан для трона! И
если великий из  великих шах-ин-шах,  да  живет он вечно,  не очень заметит,
какой любовью ты воспылал к  прекрасной Грузии,  то не пройдет и  двенадцати
лун,  как  католикос в  Мцхета  будет  венчать тебя  на  царство...  скажем,
Кахетинское.
     В  свою  очередь Хосро  внимательно посмотрел на  Шадимана...  "Что  со
мною?!   Или  я  потерял  разум?   Почему  показываю,   как  товар,  радость
Исмаил-хану?  Разве он не уши шаха?  Вот и Гассан сегодня утром, когда я пил
каве,  рассказывал,  что  видел сон,  будто прилетел к  нему мой собственный
ангел и сказал:  "Скоро царевич открыто станет смелым..." Открыто?! Дальше я
не дал Гассану договорить, швырнул в него античную чашечку, кажется, пустую.
"Если это мой ангел,  -  закричал я, - то ко мне ему ближе воздушная тропа!"
Оказалось,  шайтану еще ближе, ибо Шадиман подобен ему: сразу стер не только
с  лица,  но  и  с  сердца  бальзам,  благосклонно даруемый  мне  прекрасной
родиной".
     - Ты,  кажется,  князь,  спросил,  что потом?  Мною уже обдумано: потом
католикос,  истомленный ожиданием,  сам  пригласит тебя и  поспешит признать
Симона, ибо разъяренный "барс" ему страшнее, чем прирученный джейран.
     Оба разразились искренним хохотом и  направились к царю Симону,  где их
ждала военная беседа.  В  углу  уже  сидел Исмаил-хан  и  безмолвно созерцал
костяные фигурки, изображающие Будду и его возлюбленных.
     Хосро с любопытством оглядел темноватый маленький покой,  примыкавший к
опочивальне.  Здесь все дышало ушедшим в глубь времен укладом. Тяжелые ковры
вместо  шелковых керманшахов,  сельджукские скамьи  вместо изящных арабских.
Зачем здесь кованный серебром сундук? - дивился Хосро. - Что в нем хранится?
Фаянсовый кальян? Нет, он, Хосро, любит персидскую легкость.
     - Нравятся тебе,  царевич Хосро,  мои покои?  -  спросил Симон, заметив
любопытство Хосро.
     Сам царь Симон мало изменился.  Отращенный,  к радости Шадимана, второй
ус  торчал,  как  и  первый,  напоминая копейный наконечник,  прислоненный к
розоватой  дыне.   Облаченный  в  парчовый  халат  с  шелковым,   отделанным
каменьями,   поясом,   он,   казалось,  прирос  к  высокому  креслу,  слегка
напоминавшему трон.
     - Мне все нравится, чем доволен царь Симон.
     - Откуда знаешь,  что  я  доволен?  Решил  не  селиться опять в  покоях
Луарсаба,  хотя их изящество ласкает глаз.  Но раз в  этих покоях замуровано
счастье Луарсаба, мне их открывать незачем.
     - А ты думаешь,  мой царь,  покои Георгия Десятого счастливее?  Когда я
еще  жил  в  замке отца,  царя Дауда,  однажды всю Кахети потрясла внезапная
смерть моего двоюродного деда.  До меня впоследствии дошло, что царю Георгию
преподнесли вместе  с  вином  индусский  яд,  а  он,  не  собираясь умирать,
блаженствовал на ложе вон в том покое.
     Беспокойно поежившись,  Симон  отвел  глаза  в  сторону окна,  чтобы не
встретиться со взором Шадимана, и глухо спросил:
     - Может,  дорогой Шадиман,  перебраться мне  в  покои  Симона  Первого?
Хорошо получается: Симон Первый, следом Симон Второй...
     - Не советую,  дорогой Симон Второй,  -  за Шадимана ответил Хосро. - В
Картли не осталось столько золота,  чтобы выкупить тебя, как Симона Первого,
из турецкого плена. Жаль, не догадался занять покои моей двоюродной бабушки,
я бы только там поселился,  - Хосро подмигнул Шадиману, - живет, живет, и ни
один злодей на нее не покушается. Одно плохо: узнает - по всему Твалади плач
подымет:  "Вот я,  царица Мариам,  наперсница великой Тамар, выгнанная царем
Багратом  и   ограбленная  его  дочерью,   неблагодарной  Гульшари,   должна
довольствоваться подаяниями Георгия Саакадзе. И сейчас воцарившийся Симон не
соблаговолил отнять  у  Андукапара  драгоценную  шашку  моего  возлюбленного
невинно убиенного супруга Георгия Десятого!" А, князь?
     На лице Шадимана не дрогнул ни один мускул.  Он восхитился предложением
Хосро.
     - Ты хорошо осведомлен, мой царевич, - и, повернувшись к Симону, изящно
склонил голову,  -  покои царицы Мариам великолепны!  Там в стеклянном ящике
блаженствуют золотые  рыбки.  А  рядом  -  молельня:  уединенный  приют  для
отдохновения наложниц! Может, пожелаешь, мой царь?
     - Нет,  нет,  Шадиман, покои Мариам принадлежат Тэкле. Я не войду туда,
хоть по богатству нет лучше их в Метехи.
     - Ты  прав,   мой  Симон,  ни  одни  покои  здесь  не  лишены  приятных
воспоминаний,  и  за  каждым углом можешь ожидать приятное.  Но разве каждый
царь не должен развивать в  себе вкус к  встрече с ножом или ядом?  К слову,
мой  князь  Шадиман,  поговаривают,  чт