или  за  лестное  мнение  об
азнаурах,  но  просил отнести хвалу только к  картлийским,  ибо  кахетинские
предпочитают хвост шакала.
     Джандиери изумился:  на кого намекает азнаур? Царь намеревался оборвать
дерзкого, но вспомнил Гонио и смолчал. За единомышленников ответил Зураб: он
столько высыпал брани, что, казалось, зал отяжелел.
     - Но близится конец власти хищников,  им место в  лесу,  а не в царстве
Багратиони!
     - Мы  на том не успокоимся,  князь,  пусть скажет,  кого "барс" считает
шакалом.
     И   взрыв   возмущения  кахетинских  азнауров  заглушал  робкие  голоса
некоторых из них, оставшихся верными Саакадзе.
     - Пусть назовет шакала!
     - Если осмелится, пусть назовет!
     - Если так настаиваете,  назову!  -  Дато,  по привычке, слегка закатал
рукава.  - Шакал тот, кто вместо забот о царстве разжигает междоусобие перед
надвигающейся  опасностью,   братскую   ненависть  предпочитает  примирению,
подстрекает на  недостойные ссоры.  В  самане огонь не утаишь!  А  тот,  кто
считает  такие  каверзы  предательством  общему  делу,   пусть  на  себя  не
принимает.
     Заглаживая общую  неловкость,  Мирван  напомнил,  что  именно  Саакадзе
первый пришел на помощь Кахети,  он вдохнул жизнь в засыпанную пеплом пожара
и обломками разрушения страну, он всеми мерами возвращал домой разбежавшихся
по  грузинским  царствам  и  княжествам кахетинцев...  Так  за  что  столько
недоверия?
     - Тут уважаемый князь Чолокашвили упрекал Моурави, что он кахетинцев на
кахетинских рубежах расставил...  А  кого должен был ставить он  на  рубежах
Кахети? Неужели картлийцев? - князь Липарит не скрывая насмешливой улыбки. -
почему же  вы  не  посылаете ваши дружины на  опасные рубежи Картли?  И  еще
скажу: если бы даже соблаговолили послать - Моурави их не принял бы, ибо как
картлийцам меньше знакома местность Кахети,  так и  кахетинцам не  ясны наши
рубежи.
     - Можно подумать, князь, оправдываешь своеволие Моурави.
     - Еще  бы,  князь Липарит привык к  Моурави еще  в  бытность правителем
Кайхосро Мухран-батони.
     - Требую  не  задевать  знамя  Самухрано!  -  предостерегающе  произнес
Мирван.
     - Вижу,  князь Вачнадзе,  и  ты,  князь Амилахвари,  мало  заботитесь о
восстановлении дружбы...  хотя бы на срок грядущей войны,  -  Липарит сурово
взглянул на  Чолокашвили...  -  Но пока Моурави -  полководец,  утвержденный
светлым царем Теймуразом, и действует он во благо наших царств...
     - Пока действует!..
     И снова споры,  пререкания -  два враждующих лагеря,  готовые пустить в
ход  мечи.  Так  сорок восемь часов из  большого зала  дворца вырывался гул,
пугавший телавцев...
     Еще в день своего приезда Дато встретил на базаре Гулиа.  Узнав,  зачем
собрались  у  царя  посланцы,   Гулиа  бросил  арбу  с  сыром  на  попечение
оторопевшему брату,  вскочил на коня и  помчался в  Тушети.  И  вот в Телави
прискакал из аула Паранга Анта Девдрис и старейшие хозяева тушинских гор.
     Решалась судьба  царства.  Еще  не  визжали стрелы,  не  проносились со
свистом  дротики,  не  изрыгали  огонь  персидские пушки,  а  кровавая  тень
разногласия уже застилала Восточную Грузию.
     Сегодня последний день  открытого разговора.  Это  дань лицемерию,  ибо
царь Теймураз неустанно,  но,  конечно, скрытно совещался с приближенными, в
том числе с Зурабом Эристави.
     Дополнительно внесли еще семнадцать кресел.  Дато с  удивлением оглядел
переполненный зал.  Почему  столько народу  нагнали?  Уж  не  замышляется ли
измена?  Дато нащупал под куладжей тонкий нож,  но успокоился,  столкнувшись
взглядом с Анта Девдрис:  "Нет, тушины не допустят кровавого праздника... Их
пять,  и нас трое... жаль, с собой Гиви не взял... больше без него не поеду,
скучаю..." К нему склонился Мирван:
     - Царь  собрал князей и  азнауров Северной и  Южной Кахети;  думаю,  на
важное решился...
     - Может,  отделить Кахети?..  Что?  Что? О чем говорит Чолокашвили?.. С
ума сошел...
     - Тише, тише! Царский указ читает князь.
     Надменно выставив правую ногу,  Чолокашвили с  наслаждением отчеканивал
зловещие слова:
     - "Уступая мольбе служащих мне  перед богом чистым сердцем кахетинских,
а  также картлийских,  князей и  верных трону азнауров,  я,  Теймураз,  царь
Иверии,  повелитель Грузии,  согласился возглавить войско наше, как царское,
так и  княжеское,  дабы твердо и решительно пресечь доступ врагу в священные
пределы царства".
     Бурное   "ваша"   прогремело   по   залу.   Безмолвствовали  картлийцы,
безмолвствовали  тушины.   Пробовали  говорить  светлейший  Липарит,  Мирван
Мухран-батони,  - тщетные старания, их даже не слушали. Сыпались язвительные
шутки,  намеки на Кайхосро,  скучающего в Мухрани,  на Саакадзе,  ожидающего
лаврового венка. Даже Дато не ответил на дерзость Зураба, подавленный мыслью
о грядущем.
     Вдруг Анта Девдрис ударил по тулумбасу и вышел на середину.  Он смотрел
так прямо на  царя,  как привык смотреть на  камень и  дерево.  Не  стараясь
посеребрить слова,  он  выразительно напомнил,  каких усилий стоило Саакадзе
изгнать персов,  восстановить царство,  вовлечь другие  княжества в  военный
союз.  Он говорил долго,  приводя мудрые доводы,  почему необходимо поручить
ведение войны полководцу Георгию Саакадзе,  изучившему шаха и  его сардаров,
как собственного скакуна...
     Джандиери с надеждой поглядывал на Теймураза,  а в голове стучало:  "Не
вразумится - тогда... в лучшем случае опять Гонио".
     - А без Моурави некому будет возвращать его на царство, - шепнул старый
Чавчавадзе.
     Джандиери испуганно оглянулся: неужели вслух думал?
     Многие кахетинские князья согласились с Анта,  но молчали, боясь мщен