ет  затевать  серьезное  дело...  Ночью  он  постучался  в  домик  Тэкле.
Благословен аллах!  Ага Папуна, да будет ему дорога бархатом, может передать
благородному Дато:  царь согласен искать убежища в Русии. Теперь нужно снова
думать,  как выбраться из Гулаби...  И  светлая царица пусть выйдет к камню,
ибо  сарбазы уже забыли,  что ее  не  было два дня,  и  царь пожелал увидеть
любимую у камня страдания.


ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

     Калиси!  Это все равно что сказать: великолепие! Начинаясь от городской
стены,  спускающейся уступами  от  Квадратной башни  крепости  до  Сионского
собора,  тянутся фруктовые сады,  окружающие высокие княжеские дома.  Сквозь
яркую  листву  виднеются  деревянные  балконы  с  затейливой резьбой  перил,
столбиков и  кружевных арок.  Здесь не  только дарбази,  сверкающие чеканной
посудой,  замысловатыми коврами,  атласными подушками и бархатными мутаками,
изящно сгруппированными на широких тахтах,  но и  мсахури,  разодетые как на
праздник,  кажутся украшением княжеского дома.  И  незыблемо,  как  было при
прадедах,  в  зимние недели пылают смолистые поленья в  бухари-каминах,  а в
летние месяцы стены охлаждает сквозной ветер.  О, кто из тбилисцев не знает,
как пышно цветет жизнь владетелей в благоухающем Калиси!  Разве не из глубин
балконов доносятся нежные  звуки  чонгури,  тари,  чанги,  тонко  отделанных
перламутром и  черным деревом?  Да  и  не только музыкой услаждают свой слух
князья,  княгини  и  княжны.  Пергаментные книги,  украшающие ниши,  изредка
вынимаются  и   раскладываются  на   арабских  столиках,   и   тогда  чтецы,
напоминающие  надземных  духов  в  голубых  одеяниях,   вызывают  восхищение
владетелей  одами  Чахрухадзе,   строфами  Иоанна  Шавтели  и   песнопеньями
Руставели.  А фамильные мечи и клинки, отягощающие стены, напоминают о своем
участии в  добывании высших благ,  олицетворяющих княжеское достоинство.  Ни
войны,  ни  страсти,  пылающие в  замках царей,  не нарушают этот освященный
традициями порядок.  Бывает,  заколеблется на миг,  словно от землетрясения,
торжественная жизнь, - и снова звенят чонгури, льется вино...
     Вот  и  сегодня  сумрачный  Зураб  внезапно  прибыл  к  князю  Вахтангу
Кочакидзе  и  нарушил  праздничный пир  прервав  чонгуристов.  Немногословно
приветствовал о  молодящуюся княгиню,  как  горный медведь,  прошел ковровую
комнату, закрылся с владетелем и проговорил до вторых петухов.
     Едва  рассвет коснулся купола Сиона,  гонец  князя Кочакидзе помчался в
дом Микеладзе.  Князь Константинэ, сухощавый и напыщенный, с неудовольствием
опустил обратно на  тарелку кусок  баранины,  важно принял от  гонца свиток,
направился в нардовую комнату,  углубился в чтение,  -  побагровел,  схватил
гусиное перо, принялся строчить.
     Вскоре  гонец  князя  примчался  в   дом   Джорджадзе.   Князь  Николоз
поморщился,  торопливо допил чашу вина,  провел пальцами по  пепельным усам,
отпустил гонца и закрылся со свитком в садовой комнате. Проклиная азнауров и
прочих  чертей,  распрями мутящих гладь  княжеской реки,  стал  писать князю
Качибадзе.
     Через час  гонец князя Джорджадзе столкнулся по  узкой улочке с  гонцом
князя Мамука Гурамишвили.  Каждый из них в сердцах огрел нагайкой встречного
жеребца и пронесся в противоположную сторону.
     Князь   Липарит,   приняв   послание  от   гонца   князя   Гурамишвили,
насторожился,   властным  движением  руки   прервал   ужимки   двух   шутов,
изображавших пляску петухов вокруг солнца,  углубился в свиток,  -  вскипел,
велел седлать аргамака, сам поскакал к князю Эристави Ксанскому.
     Так   вспыхнул   трехдневный  княжеский   бой,   названный  песнопевцем
"Калисским".  Он закончился победой Зураба Эристави, ибо среди князей у него
оказалось несравненно больше приверженцев, чем у Георгия Саакадзе.
     И  вот  на  Кахетинской дороге  показались  пышные  группы  владетелей,
устремившихся  к  царю  Теймуразу.  Не  только  Зураб  погнал  впереди  себя
разодетых телохранителей,  а позади себя слуг и дружинников, но и Цицишвили,
и  Фиран Амилахвари,  и  Джавахишвили старались подчеркнуть свое богатство и
могущество.
     Телави  встрепенулся:  свершилось!  Картлийцы  прибыли  на  поклон!  Но
Теймураз  предпочел возмутиться:  Саакадзе  не  сам  приехал  с  докладом  о
положении дел,  а  прислал  Мирвана  Мухран-батони,  князя  Липарита и  Дато
Кавтарадзе.  Конечно,  посланники Саакадзе скрыли  от  царя,  что  они-то  и
настояли  на   таком  порядке,   ибо   опасались  предательства  не   только
кахетинского двора, но еще в большей степени Зураба.
     "Как  можно  сейчас рисковать тобою,  Моурави,  когда  спасение царства
зависит от твоей жизни", - оборвал спор старый Липарит.
     Телавский дворец  наполнился если  не  бряцанием оружия,  то  бряцанием
слов. В большой зал, окруженный галереями, дополнительно внесли тридцать два
кресла. Кахетинцы держались вызывающе, картлийцы настороженно.
     Ударом  в  тулумбас открыли совещание.  И  тут  же  обнаружилось резкое
противоречие.   Предлог  к   обвинению  Саакадзе  в   пристрастии  к  Картли
кахетинские  вельможи   подыскали  быстро.   Чолокашвили  принялся  обличать
Саакадзе  в  умышленном  расположении кахетинских дружин  на  самых  опасных
рубежах,  а картлийских - в выгодно защищенных крепостях второй линии. Такая
несправедливость,  по мнению негодующего владетеля знаменитых виноградников,
вызвала возмущение не только дружинников,  но и  азнауров,  этих прихвостней
"барса".
     Дато  учтиво  поблагодарил  князя  Чолокаш