вой замок,  заверяет
меня в  послании,  что царю Симону не  покорится ни  народ,  ни  князья,  ни
церковь. Надо выслушать купца Вардана. А что, если вернуть Луарсабу царство?
Невозможно!  Скажут,  шах Аббас Сефевид слабее царя Луарсаба Багратида... Но
воцарение Луарсаба - гибель Саакадзе!"
     - Лелу, не известно ли тебе пребывание жены Луарсаба?
     - Мой могущественный повелитель,  -  внутренне содрогаясь,  пролепетала
Тинатин,  -  разве мои  мысли и  сердце не  открыты перед тобой,  как  книга
сказаний?  Я  первая просила бы  тебя пленить Тэкле,  только ради нее на все
решится Луарсаб... Может, купцу из Тбилиси известно, где спрятал ее Саакадзе
или "змеиный" князь.
     - Твои слова проливают свет на темное дело. Возьми послание Луарсаба, к
тебе оно.
     - Я  прочту,  когда  солнце  покинет мои  покои...  -  Тинатин небрежно
бросила свиток на ковер и любовно склонилась,  благоговейно целуя шафрановые
ногти.
     "Жизнь Луарсаба в безопасности!  Святая дева,  защити его!" -  мысленно
молила Тинатин, продолжая бархатом своих глаз ласкать шаха.
     Едва  опустился занавес  за  шахом,  Тинатин  жадно  схватила  послание
Луарсаба. Она читала дорогие строки, и слезы туманили глаза.
     "...Моя  любимая,  никогда  не  забываемая  царственная  сестра.  Сколь
радостно моему сердцу, что цветешь ты в саду всесильного шах-ин-шаха подобно
розе,  что "солнце Ирана" благосклонно бросает лучи на счастливый твой день.
Твое  довольствие подсказывает тебе заботу о  недостойном царе Картли...  Да
будет известно, человек, изменивший своей вере, изменит всему... Перед тобой
я  не  хочу притворяться:  все мои думы о  дорогой Картли.  Но знай,  как не
изменю я  вере,  так  не  изменю шаху Аббасу.  Пусть его всепобеждающая рука
защитит мое отечество.  Я  готов быть покорным ему,  как сын отцу,  как луна
солнцу... Осуши свои слезы, моя великодушная Тинатин, величественная в своей
любви к  властелину Ирана Лелу...  Сколь благодарен твой  брат  за  память о
розовой птичке.  Не знаю, где она, но мое сердце с нею... В долгие бессонные
ночи я  тоскую о  безвозвратно ушедшем счастье,  ибо вернуться в Картли могу
только под звон церквей,  а  этому,  видно,  не бывать...  Не печалься,  моя
сестра,  -  охота и  свежий ветер укрепили меня,  хотя не  мог  я  полностью
наслаждаться бегом коня,  ибо всюду слышал голос Тэкле: "Как жить могу я без
царя сердца моего?!"
     Тинатин беззвучно плакала.  С  таким трудом ей удалось устроить поездку
Джафара...  План прельстить Луарсаба свободой подсказала она.  Видимо,  брат
понял  ее  послание,  так  почему же  не  воспользоваться охотой?  Почему не
ускакали?  Ведь Баака с  ним...  Святая дева!  Тинатин схватилась за сердце:
Тэкле в  Гулаби,  он не мог оставить ее...  "Как жить могу!.."  Боже правый,
защити и помилуй дитя твое!.. Кто? Кто оберегает царицу?
     В смятении Тинатин металась по роскошным покоям...  Нет, она многого не
знает.  Но  как оставаться в  неведении?  Не догадался ли шах?  Иначе почему
спросил о Тэкле?.. Нет, этого бог не допустит!..
     Тинатин  накинула  легкое  покрывало и  скользнула в  сводчатый проход.
Толпа молодых евнухов склонилась перед царственной всесильной Лелу.  Но она,
не  обращая на  них  внимания,  спустилась в  сад.  За  нею никто не  посмел
следовать, ибо высокая ханум любила гулять одна.
     Сначала Тинатин зашла  к  Сефи.  Сын,  отбросив чубук кальяна,  выбежал
навстречу и  стал  радостно  целовать руки  лучшей  из  матерей.  Черкешенка
засуетилась с дастарханом. Прислужницы неслись с подносами, кувшинчиками, но
Тинатин отказалась от  угощения,  она  просто  хотела навестить и  успокоить
любимых. Маленький Сэм, конечно, своенравен. Строгость не помешает: вырастет
- благодарить будет, и тихо добавила: "Нужен еще сын, пусть двое растут".
     Пообещав завтра гостить у  них целый день,  Тинатин снова вышла в  сад.
Обогнув стройные кипарисы,  она  по  извилистой дорожке спустилась к  озеру,
окаймленному  лилиями,   задумчиво  посмотрела  на  тихо  плывущих  лебедей,
погладила белый лепесток.
     По  старшинству  посетила  трех  законных  жен  и  поблагодарила их  за
внимание к  Сэму.  Затем незаметно по  боковым аллеям приблизилась к  домику
Гулузар. Оглянувшись, резко рванула юбку и громко позвала слуг.
     Выскочила старая служанка;  узнав Тинатин, всплеснула руками, бросилась
обратно с криком: "Алла! Алла!". Гулузар застыла на пороге.
     - Дорогая Гулузар,  мне захотелось сорвать спелый кизил,  но  не всегда
наши желания проходят без ущерба. Не найдется ли у тебя иглы?
     - Ханум,   освети  мой  дом.  Войди  благосклонно,  как  солнце  входит
одинаково в  Давлет-ханэ  и  в  жилище бедняка.  Повергаюсь к  стопам твоим,
зрачок глаз моих да послужит тропинкою для ног повелительницы!
     Трое прислужниц раболепно кланялись, молили, целовали ноги. Тинатин как
бы раздумывала,  потом улыбнулась той же улыбкой,  которой улыбался Луарсаб,
пленяя сердца:
     - Хорошо,  дорогая Гулузар,  тем более что я проголодалась. И пока твои
прислужницы починят платье, угости меня крепким каве.
     Войдя в  комнату встреч,  Тинатин похвалила вкус  наложницы -  вышивку,
натянутую еще на пяльцах.  Гулузар то краснела,  то бледнела от счастья. Она
уже  предвкушала зависть двухсот девяноста девяти наложниц,  -  ни  одну  не
удостоила своим посещением повелительница.
     Улучив  минуту,   когда  рабыни  выбежали  за   новыми  кувшинчиками  и
подносами, Тинатин едва слышно проронила:
     - Пошли  двух  нарвать  кизила...  вспомнила детство.  А  третья  пусть
займется иголкой.  Буду гостить у тебя стол