тыми мухами,  назойливо
облеплявшими вздрагивающие бока измученной собаки.
     Онбаши,  изнемогающий от безделья, сосредоточенно пересчитывал шрамы на
своих шафрановых скулах.  Вдруг он оживился, протер глаза. Нет - не мираж! К
башне подъезжали два всадника в  грузинских чохах.  Сарбазы так стремительно
схватили под уздцы коней, точно боялись, как бы видение не исчезло.
     Нарядный азнаур  ловко  спешился,  за  ним  -  его  слуга.  На  просьбу
прибывшего проводить его  к  Али-Баиндуру  онбаши  рассмеялся:  "Хан  сейчас
кейфует в тенистом саду у прохладного фонтана,  и пока он сам не позовет, ни
один правоверный не смеет беспокоить всесильного".
     Азнаур клялся,  что  у  него  важное дело.  Но  чем  больше он  пытался
убедить, тем задорнее сквернословили сарбазы.
     Наконец онбаши  догадался послать за  ага  Керимом.  Обрадованный чапар
метнулся  к  воротам.  Онбаши  внимательно разглядывал прибывших смельчаков.
Приехавший с азнауром слуга повернулся,  вытянул из кармана цветной платок и
стал вытирать потные уши фыркающих скакунов.  На повелительный окрик азнаура
он  заботливо заткнул платок за пояс,  поспешно снял запыленный плащ с  плеч
господина и принялся чистить его цаги.
     Подошедший Керим  покосился на  усердствующего слугу  и  учтиво спросил
азнаура, зачем гнали коней и откуда? Азнаур учтиво сообщил, что торопились с
важным делом к  Али-Баиндур-хану,  а путь свой держали из далеких грузинских
земель.
     Керим бесстрастно слушал,  и  лишь на  виске его запульсировала голубая
жилка. Вдруг он заметил пристальный взгляд слуги:
     - А тебе кто нужен?
     - Ящерицы...
     Сарбазы захохотали.  Слуга  флегматично вытащил из-за  пояса  платок  и
тщательно вытер седую бороду.  Азнаур сообщил присутствующим о том,  что его
слуга приготовляет из ящериц целебный бальзам.
     - Для  души,  -  приложив руку  к  сердцу,  добавил  слуга  и  принялся
описывать свойство стеллиона -  горной ящерицы.  -  Толщина и  мясистость не
мешает ей  ловко цепляться за  отвесные камни.  Любит она  карабкаться и  по
заборам.
     - Если для души,  - подмигнул Кериму онбаши, - то лучший бальзам - жена
хилого чувячника.  Она  тоже  мясиста и,  свидетель шайтан,  не  хуже  твоей
ящерицы прыгает через забор.
     Сарбазы,  опершись на копья,  тряслись от хохота. Под нарастающий гогот
стражи  слуга  спокойно  посоветовал  онбаши  именно  после  жены  чувячника
смазываться ящерным бальзамом.  Особенно хорошо в  подобных случаях помогает
ароматная мазь,  вываренная из  цинка.  Эта  приятная ящерица блещет гладкой
чешуей  и  охлаждает желание,  а  ее  ломкий хвост  напоминает о  назойливых
мужьях, не всегда хилых.
     Вдруг Керим побледнел и свирепо закричал:
     - Клянусь  Кербелой,  этот  джинн  с  ума  сошел!  Или  ему  неизвестно
отвращение Али-Баиндура и к ящерицам, и к сомнительным лекарям? Исчезни, как
дым!..
     Уважаемого азнаура приму, а ты убирайся!
     - Куда? На моем коне тюк с подарками знатному хану.
     - Твоего коня тоже приму, он тебе вреден...
     - А куда мне пойти? На базар? В дом для путешественников?
     - Бисмиллах!  Какое мне дело,  куда ты отправишься?  Хоть к шайтану под
большой мост!
     Азнаур бросил слуге несколько монет,  Керим,  не обращая больше на него
внимания,  приказал ввести  коней  в  крепость и  вежливо  пригласил азнаура
следовать за ним.
     Провожаемый  веселыми  пожеланиями  сарбазов  не  опоздать  на  кейф  к
шайтану, слуга медленно побрел к базару.
     В   харчевне,   насыщенной  запахом  бараньего  жира,   он   потребовал
люля-кебаб,  с голодной поспешностью завернул его в лаваш и,  казалось, весь
ушел в удовольствие от пряной еды.  Потом,  не торопясь, вышел на опустевшую
улицу, разыскивая большой мост.
     Темнело.  Под  каменной аркой сонно шевелилась зеленоватая вода.  А  на
откосе поник дремотными ветвями пшат.
     Когда мост утонул в сгустившейся мгле,  послышался скрип песка.  Керим,
потрясенный,  взволнованный,  засыпал слугу вопросами:  что  привело друга в
пасть бешеного льва?..
     - Где Тэкле? - спросил Папуна.
     - Здесь...
     - Обманываешь! Почему она не на страже своего горя?
     Керим поспешил успокоить Папула рассказом,  почему царица в  пятницу не
должна покидать свой дом.
     Проходя  по  горбатым улочкам,  стиснутым глинобитными заборами,  Керим
свернул к оврагам, заросшим кустами трагаканта. Длинный путь позволил Кериму
подробно поговорить и  о страданиях нежной,  как лепесток лилии,  царицы и о
возвышенном, как витязь Мохаммета, царе.
     Разноречивые чувства волновали Папуна:  согласись Луарсаб на побег, что
будет в Картли?  Снова смута,  ненависть, кровь!.. А Тэкле? Может, Георгий и
помирится с Луарсабом, но до трона не допустит. Глупец, попавшийся в западню
шаха,  годами заставляет страдать дорогое дитя у проклятой темницы. За такую
Тэкле я  бы  тридцать раз поклонился Магомету.  Ведь,  прибыв в  Картли,  не
трудно  после  пыльного  путешествия  снова  выкупаться  в   святой  воде  и
благочестиво улечься на христианском ложе.
     Керим засмеялся.
     - Ты что? Разве я вслух думал? - спросил Папуна.
     - Вслух, ага Папуна. Счастье, что только я мог услышать твои мысли.
     - А по-твоему, я не прав?
     - Сердце,  сверкающее подобно  алмазу,  не  может  быть  неправым...  Я
осмеливаюсь тоже  так  думать...  Аллаху  следовало бы  больше  заботиться о
бедняках,  тогда  меньше слезились бы  глаза  у  нужды и  меньше блестели бы
алчностью у ханов. Жаль, не я на небе сижу.
     - Бритый котел! Неужели ты думаешь, аллахи сидят на небе?