стал  долго
спорить с  "Непобедимым" -  покорителем Багдада и  Кандагара.  Внезапный мой
приход  в  земли  Западной Грузии притупит меч  мегрельских Дадиани.  Леван,
конечно,  последует примеру Мамия,  и  Зугдиди подымет общегрузинское знамя.
Стремительным  прорывом  в   Абхазети  и   захватом  Сухум-кале  я  заставлю
светлейшего Шервашидзе  вспомнить  о  зловредной  щедрости  царя  Александра
Багратида, который раздробил Грузию на отдельные царства и княжества, раздав
их  во  владение своим сыновьям.  Закончив окружение Имеретинского царства и
захватив все торговые пути,  ведущие в  него,  я поставлю царя Георгия перед
выбором:  Имерети или объединится с Восточной Грузией,  или задохнется,  как
фитиль,  высохший в лампаде.  И знай,  пока не расширю границы от Никопсы до
Дербента,  как было при царице Тамар,  -  не успокоюсь.  Был "Золотой век" -
наступит  солнечный.   Ты  опять  усмехаешься?..   Моим  правнукам  придется
осуществлять  мои  замыслы?..   Ошибаешься,   на  все  мною  задуманное  мне
понадобится десять лет.  Не рассчитывай,  что твоим друзьям,  кизилбашам или
османам,  удастся помочь тебе.  Кто бы ни пришел, разобьется о солнечный щит
грузина..."
     Георгий расправил плечи,  словно обрел могучие крылья,  глаза полыхнули
юношеским пламенем:
     "Грузия,  страна  моя,  прославленная науками и  воинской доблестью,  я
навсегда твой, первый обязанный перед родиной...
     Я тобою доволен, князь Шадиман, сегодня ты приятный собеседник..."
     Саакадзе с  удовольствием оглядел свою комнату:  на  простой скатерти -
глиняная  чернильница,  гусиные  перья,  своды  грузинских  законов,  свитки
переписей,   сказания  о  войнах  Александра  Македонского,   Ганнибала,   о
деревянном коне,  перехитрившем Трою...  На стенах - личное боевое оружие, в
углу  грузинская бурка,  на  грубоватой тахте  заботливо положены  тюфяки  с
шехинской шерстью и легкое шерстяное покрывало.
     Отпив  большими  глотками  прямо  из  кувшина  холодной воды,  Саакадзе
осторожно сложил постель, впихнул ее в нишу, растянулся во весь могучий рост
на  жесткой  тахте,  подложил  под  голову  мутаку  и  заснул  крепким  сном
утомленного дружинника.


ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

     Если даже огромную бирюзу,  похожую на озеро, созерцать безгранично, то
глаза начнут слезиться от  голубой назойливости.  Но  если  серый камень без
всякого стеснения оскорбляет твой взор,  то  никто из правоверных не посмеет
удивиться,  почему Али-Баиндур-хан  с  таким  отвращением смотрит на  желтую
равнину, пересеченную глинобитными заборами и полувысохшими арыками.
     Куполообразное небо одним краем уцепилось за бойницы крепости, а другим
ушло в праздничную даль - к шумящему роскошью Исфахану. Использованы уже все
радующие хана развлечения.  Половина его гарема перекочевала на  верблюдах в
этот  глухой сарай,  но  бессильны согреть хана полные обещаний пляски.  Все
наскучило!  Разве поехать на охоту и излить на кабанов благодарность судьбе?
Но тревожась за коронованного пленника,  он отменил верховую езду по улочкам
Гулаби и от безделья часами гонял ржущего жеребца вокруг сонной крепости.
     Али-Баиндур  негодовал  на  жителей:   собаки,   точно  сговорились  не
обвешивать на  майдане ханских слуг,  не  облегчать тюки знатных купцов,  не
убивать хотя бы  банщиков!  Мало ли  чем  эти недогадливые собаки могли дать
повод для его правосудия?  Правда,  он  не  упускал случая самолично прибить
гвоздем  к   дереву   левую   ладонь  вора,   или   аккуратно  отрезать  ухо
подслушивающему,  или  выколоть глаза подглядывающему,  или сделать ханжалом
надрез  на  лбу  наглеца,  недостаточно почтительно склонившегося перед  его
конем.  Но  возмездие за будничные проступки не приносит острых ощущений,  и
кровь слишком спокойно течет в  толстых жилах Али-Баиндура.  Один только раз
по-настоящему был доволен хан:  когда поймали лазутчика.  Негодяй явился под
видом индусского факира, собирал толпы и веселил их неожиданным превращением
квакающей жабы в  фаянсовую красавицу или пыли -  в белоснежный ханский рис.
Базарный люд охотно кидал факиру в колпак замусоленные бисти.
     Вдруг кто-то  шепнул:  "Турецкий лазутчик!"  Никто не  поверил,  но все
испугались.  Сарбазы  понеслись  в  крепость  с  приятной  новостью.  Факира
схватили.
     Хан допрашивал его на базарной площади.  Корчась на раскаленном железе,
факир кричал: он только бедный странник, зарабатывающий тяжелым трудом кусок
черствой лепешки и чашу прохладной воды.
     Али-Баиндур добродушно кивнул  головой и  велел  отрубить факиру  кисть
левой  руки.  Лазутчик  не  сознавался.  Хан  печально  вздохнул и  приказал
отрубить кисть  правой  руки...  Потом,  под  восторженные крики  сарбазов и
восклицания толпы, палач ловко отрезал кусок от зада факира и запихнул ему в
рот...  Подождав,  хан приказал содрать с упрямца пыльную кожу,  но внезапно
просвистела стрела,  вонзилась в  сердце несчастного,  и  он  с  благодарным
вздохом замертво повис на веревках.
     От огорчения хан подавился собственной слюной.
     Конные сарбазы тотчас оцепили базар,  но  ни у  кого не нашли не только
самострела,  но  даже  палочки.  Разразившись угрозами,  хан  приказал найти
дерзкую собаку и с сожалением покинул базар.
     Вечером старик Горгасал рассказывал дома о благородном поступке Керима,
избавившего несчастного факира от невыразимых мук.
     Тэкле содрогнулась: во власти этого зверя царь Луарсаб!
     Горгасал успокоительно улыбнулся:  царь Луарсаб во  власти шаха Аббаса.
Без повеления "льва Ирана" даже ресница не упадет с глаз царя Картли.
     Из-за  глинобитного забора доносился заунывный призыв муэззина,  где-то
глухо  перекликались ночные  сторожа.  В  сводчатом  углу  притаенно мерцала
лампада.  Небольшая ко