И завыл
                     кизилбаш.
                Задрожал,
                     как туман.
                Кинь ханжал
                     свой в саман!
                Сам беги
                     за Аракс!
                Дайра, жги!
                     Радуй нас!

     И плавно перешли к нежной мелодии, предвещая витязю любовь.
     Русудан подошла к  сыну,  обеими руками приблизила его  голову к  своим
глазам и  проникновенно напутствовала его  на  будущие сражения с  врагами и
нерушимую дружбу с  близкими.  Лишь на миг дрогнул ее голос,  но,  торопливо
откинув вуаль,  она весело объявила,  что олень заскучал на вертеле и жаждет
показать "барсам" зарумянившиеся бока.
     - Друзья,  сегодня наш день!  -  сказал Саакадзе, положив руку на плечо
Автандила.
     За  накрепко  закрытыми  воротами,   сбросив  тяжесть  мантии  Великого
Моурави,  пирует  с  "барсами" Георгий  Саакадзе.  Он  чувствует себя  вновь
молодым ностевцем,  расположившимся над горным обрывом. На скатерть ставятся
не те дорогие яства на серебряных подносах,  что подаются ежедневно,  а  те,
что  с  аппетитом поедались в  родном всем  "барсам" Носте.  И  вино льется,
привезенное дедом Димитрия,  управителем богатого замка Саакадзе,  и  посуда
глиняная, и сладости далекой юности, наивно-затейливые.
     Пирует  Георгий  Саакадзе с  друзьями,  раскатист его  смех,  остроумны
шутки;  полны чаши вином родной земли.  Знает Георгий, эти пиры его "барсам"
дороже любой  награды.  Знает:  лишь  такая  чаша  с  вином воскрешает былую
жизнерадостность Папуна.  Знает:  Эрасти готов  отдать две  жизни  за  такой
пир...  И  еще  знает:  только в  эти часы он  по-настоящему ощущает теплоту
жизни,  он искренен,  он принадлежит себе, семье и друзьям. И еще знает: все
меньше становится таких часов.  Вот  почему так жадно прижимает он  глиняную
чашу к  своим губам,  вот почему так любовно смотрят его горящие глаза,  так
ласков голос...
     И  Русудан  любит  эти  редкие  пирушки.  Навек  затаила она  тоску  по
незабвенному Паата.  Ни одна душа не должна видеть ее слезы, слышать тяжелый
вздох.  Дорогое горе  не  для  чужих взглядов.  И  близких незачем печалить:
безвозвратно ушедшее не возвращается.
     По-матерински обнимает Русудан "барсов",  ласково кладет она на тарелку
Хорешани шипящие куски  оленя,  гладит косы  счастливой Дареджан,  наполняет
чашу  сияющему  Гиви,  крепко  пожимает  руку  растроганному  Папуна,  желая
бархатной дороги. Она шутливо вступает в стихотворный спор с Георгием, до ее
последнего вздоха, до ее последней мысли - Георгием из Носте.


ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

     Малейший шорох у калитки пугал Вардана. Он в страхе начинал метаться по
дому. С той злополучной встречи на майдане прошло тринадцать дней, но ничего
особенного за  это время не произошло.  Наоборот,  в  лавку приходил Эрасти,
купил для своей Дареджан нарядную парчу,  заплатил,  почти не торгуясь. Этот
саакадзевец,  всевидящее око всезнающего Георгия, даже не спросил, почему за
прилавком нет хозяина.  Потом навестил Ростом,  купил шаль, пожалел, что нет
костяной шкатулки:  в  день  ангела  хотел  жене  подарить.  Но  именно  эти
прибыльные посещения еще  сильнее  встревожили Вардана.  Некоторое время  он
укрывался у  родственников,  никто его не  искал,  но  когда он  возвращался
домой, то шарахался даже от своей тени.
     Не скупясь на проклятия, Вардан скрытно принялся снаряжать караван.
     Сегодня он доволен, сборы окончены и соседи оповещены: гостить в Сурами
собралась  семья,  поэтому  арба  удобно  застлана  паласом.  Но  соседи  не
догадываются, что в шерстяных тюфяках спрятаны драгоценности, а под тюфяками
парча и  бархат,  тайком перетасканные из  лавки.  Четыре верблюда нагружены
сафьяном,  шелковой тканью, сукном и цветным холстом для торговли в Имерети.
На рассвете выедут, к шеям верблюдов уже подвязаны колокольчики.
     Уселись на  широких тахтах  вокруг  прощальной еды.  Но  и  нежное мясо
цыплят застревает в горле.  У женщин от слез покраснели веки, - жаль бросать
дом,  накопленное годами добро.  Птиц ежедневно десятками над огнем крутили,
как на свадьбу.  Вот и  сейчас в медном котле утопает в пряностях чахохбили.
Но не успела Нуца, жена Вардана, положить лучший кусок в чашу, стоящую перед
пчеловодом,  ее отцом, пришедшим проститься, как в калитку сильно заколотили
тяжелой колотушкой.
     Гурген,  старший сын,  вскоре вернулся,  бледный и  онемевший.  За  ним
следовали Эрасти и вооруженные дружинники.  Вардан точно прирос к тахте,  он
не  в  силах  был  разжать  зубы,  в  которых торчало подрумяненное крылышко
цыпленка. Пот холодными каплями затускнел на темном лбу. Комната наполнилась
той жуткой ти