что Саакадзе заказывает самые лучшие изделия на десять тысяч царских
дружинников.
     Майданная   площадь   запестрела   разноцветным   сафьяном,   войлоком,
кубачинским  сукном,   бурками,   козьей  шерстью,   островерхими  папахами;
появились  амкары,  обвешанные  колчанами,  пращами,  ремнями.  Их  окружили
"барсы", старательно рассматривая образцы.
     Внимание Саакадзе привлекли цаги.  Он поднимал то синие, то красные, то
голубые.  Пробовал прочность носка, густоту кистей. Нагнулся к груде подков,
выбрал самую большую, согнул ее пальцем и хмуро отбросил.
     - Хо-хо-хо! - раздалось по майдану.
     В  гущу  толпы,  размахивая хворостиной,  въехал на  арбе,  нагруженной
сыром,  раскрасневшийся дед,  напомнивший Саакадзе деда Димитрия. Оказалось,
что в Дигоми - окрестной деревне - разнесся слух: Моурави приобретает сыр не
на  обмен,  а  на  звонкие монеты.  Этому не  поверили,  но на всякий случай
снарядили в город отважного деда.
     Расхохотался Саакадзе,  загоготали и  амкары.  Какой-то старый дукандар
шутливо стал убеждать деда,  что самая глупая голова сыра у  него на плечах.
Димитрий нахмурился,  он  не  любил шуток над дедами,  но  Саакадзе приказал
Эрасти закупить весь сыр и расплатиться с дедом монетами.
     Амкары дивились,  следуя за Моурави.  А  с  площади еще долго слышались
возгласы огорченного деда,  ругавшего односельчан за  отказ  послать  с  ним
вдобавок еще три арбы сыра и пять корзин с петухами.
     В  боковой улочке Даутбек поздравил Георгия с  началом новой,  монетной
торговли.
     Долго  оставался  Саакадзе  на  улице  Оружейников,  тесно  заполненной
амкарами всех цехов.
     На  середину оружейного ряда  ученики вынесли длинные скамьи и  стойку.
Рядом с Саакадзе сели уста-баши, ах-сахкалы и старейшие мастера.
     Наступало время кожи и стали.
     "Барсы" начали  пробовать образцы наступательного оружия  -  колющего и
режущего,  сгибали,  выверяли точность линии клинков,  осматривали рукоятки.
Димитрий,  вращая  над  головой дамасскую сталь,  словно  рассекал свистящий
ветер.  Гиви перебирал пращи,  вкладывал в них заостренные камни и устремлял
их в знойную синеву, безошибочно определяя дальность полета. Ростом надел по
локоть  нарукавник с  железною  перчаткой  и,  натягивая  тетиву,  испытывал
гибкость  пальцев.   Саакадзе  внимательно  следил  за  друзьями,  а  Эрасти
раскладывал перед ним доску и уголь.
     - Да, любезные амкары, - произнес Саакадзе, - оружие ваше достойное, но
годы ушли вперед.  Турки теперь вооружены не только копьями, но и тарпанами,
секущими с одного взмаха всадников и коней.  -  И,  взяв уголь,  начертал на
доске длинную рукоятку со всаженной в нее выгнутой полумесяцем пилой. - Вот,
мастера, как видите, тарпан соединяет в себе копье и саблю. Турки оттачивают
его с  двух сторон,  а  мне вы сделайте внутреннюю линию с  острыми зубцами.
Пока  тысячу  штук,  для  легких конников.  В  бою  они  будут  охотиться за
вражескими начальниками.  А  стрелы приготовьте мне  по  татарскому образцу:
толще и  длиннее наших.  Копья смастерите -  тысячу метательных и две тысячи
ударных.  Шашки, конечно, будете ковать грузинские, легкого веса пять тысяч,
тяжелого  -  три.  Потом  еще  один  заказ,  особенно  приятный для  азнаура
Димитрия:  полторы тысячи стрел  для  обучения,  с  деревянными шишечками на
конце вместо копейца.  Теперь не мешает подумать о  панцирях и для коней.  -
Саакадзе начертил две пластины в форме топоров, соединенных ремнями. - Турки
называют этот  панцирь "буиндуком" и  считают важной защитой коня  в  битве.
Летом,  кроме того,  буиндук особенно выгоден,  ибо не позволяет коню мотать
головой  и  отгонять  мух,  что  всегда  раздражает всадника в  часы  битвы.
Буиндуков нужно мне не менее шести тысяч.
     Амкары,  увлеченные познаниями Саакадзе в оружейном деле,  беседовали с
ним,  как со  старшим уста-баши.  Обсуждались мельчайшие подробности заказа.
Записывал не  один  Эрасти,  но  и  Димитрий,  и  Ростом,  и  цеховые писцы.
Обусловливалась цена,  сроки.  Саакадзе обещал, что царство оплатит заказ не
только кожей, медью, железом, но - наполовину - и серебряными монетами новой
чеканки.
     Амкары старались не очень выдавать свою радость,  сосредоточенно следя,
как Саакадзе подписывал пергамент с перечислением заказов.
     Уста-баши  обмакнул  указательный палец  в  киноварь и  приложил его  к
пергаменту ниже  подписи Моурави.  Эта  "печатка" была равносильна клятве на
кресте.
     Договорившись о  присылке задатка,  Саакадзе поднялся и пожелал амкарам
покровительства святого Давида.
     За Махатскими холмами чуть посинело небо;  с плоских крыш Банной улочки
снимались просушенные полотнища. Майдан затихал.
     Сопровождаемые амкарами Моурави  и  "барсы" направились к  кольчужникам
ознакомиться с оборонительным оружием.
     Лавки  кольчужников Саакадзе  оглядывал особенно  тщательно.  В  темных
углах отсвечивали серым блеском тончайшие проволочные сетки и струили синеву
панцирные пластины.  В них запутывались наконечники вражеских стрел,  об них
ломались   неприятельские  сабли.   Заинтересовал  Саакадзе   трехстворчатый
панцирь, украшенный сложным орнаментом. Саакадзе снял его и вынес на свет.
     Владелец,  мастер с тройным багровым подбородком и усами, свисающими до
рукоятки кинжала, принялся расхваливать свою работу:
     - Двадцать тысяч молний ударят - не расколют. Голубой буйвол свалится с
неба - не согнет. Огонь из горы выйдет - не расплавит. В самом Дамаске...
     - А ну, надень! - пе