ебил Саакадзе словоохотливого амкара.
     Оружейник застегнул панцирные ремни и кичливо закинул голову.  Саакадзе
обнажил тяжелый меч и  ударил по  панцирю.  Сверкнули искры,  оружейник едва
удержался  на  ногах,  испуганно  схватившись за  дерево.  В  панцире  зияла
пробоина. Кругом зашумели, зацокали амкары.
     - Теперь вижу, что ты сам - голубой буйвол! - сурово произнес Саакадзе.
- Для каких воинов - для своих или вражеских - приготовил этот глиняный таз?
     И,  повернувшись,  направился к лавке боевых шлемов. Вызывающе сверкали
они одной линией с  устремленными вверх наконечниками,  опущенными сетками и
стальными перьями впереди.  И  тут не  поскупился амкар на  похвалы изделиям
своего цеха:
     - Если метехская скала на этот шлем обрушится - сама пылью рассыплется.
Лев набросится -  зубы поломает.  Полумесяц натолкнется -  дождевыми каплями
разбрызгается.
     Амкар с большим рвением нахлобучил на себя шлем с серебряным султаном.
     - А ну, сними! - приказал Саакадзе.
     Нехотя амкар опустил шлем на стойку.  Саакадзе вскинул меч и  ударил по
шлему.  Сверкнули  искры,  охнули  амкары,  заливисто засмеялся Гиви.  Шлем,
расколотый пополам, гулко стукнулся о землю. Оружейник остолбенел.
     - Зажги  самую толстую свечу перед Иоанном Крестителем за  то,  что  не
испытал твою работу на твоей голове! Запомни: амкар, делающий плохое оружие,
хуже кизилбаша,  ибо подвергает опасности битву,  -  сурово сказал Саакадзе,
вкладывая меч в ножны.
     Он был встревожен и решил поручить Даутбеку Оружейный ряд.
     Старый чеканщик Ясе  встретил хмурого Саакадзе на  пороге своей  темной
лавочки. Уже с неприязнью Саакадзе спросил чуть сутулившегося чеканщика, чем
он может похвастать. Ясе сокрушенно развел руками.
     - Э-эх, батоно Георгий, разве это щиты? - указал он на развешанные щиты
разных форм и размеров. - Курица клюнет - пробьет. Мышь захочет - прогрызет.
Много раз я новый год новым щитом встречал,  а сейчас рука ослабла, от скуки
чеканю.  А когда молодым был, очень любил с горы восходом солнца любоваться,
все  думал:  вот  самый крепкий щит  на  голубой куладже...  Не  знаю -  или
прослышал про меня,  или рассказал кто, только в чистый четверг призвал меня
к светлому трону царь Первый Луарсаб и повелел выковать такой щит,  чтобы ни
конный, ни пеший не мог поразить богоравного, прикрывающего собой царство. Я
месяц думал,  ел  только лепешки и  пил холодную воду,  потом вознес молитву
Георгию Победоносцу, ушел в горы и там стал чеканить щит для Картли. А когда
принес в Метехи,  царь удивился: на голубой коже горело вечным огнем солнце.
Трудно и  долго  дрался Первый Луарсаб с  шахом  Тахмаспом и  с  ханом  Шеки
Ширванским,  но  всегда  возвращался со  сверкающим  щитом...  Э-эх,  батоно
Георгий, уходят в темную ночь и цари, а щит неизменно из веке в век восходит
на голубое небо...
     Слушали в  глубоком молчании.  Саакадзе внезапно обнажил меч и со всего
размаха ударил по самому невзрачному щиту.  Сверкнули искры, лязгнула сталь,
щит  невредимо продолжал висеть  на  ремне.  Саакадзе еще  сильнее ударил по
щиту,   ливнем  посыпались  искры,   а  щит  зазвенел  еще  веселее,  словно
насмехался.
     Амкары-чеканщики  возбужденно  продвинулись  вперед:  их  праздник,  их
гордость,  старый Ясе  не  одно боевое дело отметил новым щитом...  Вот  его
ранний щит из орехового дерева, обтянутый желтой кожей, взлетает на нем стая
ласточек,  -  это когда первый Симон отражал кизилбашей шаха Худабанде.  Вот
медный,  обтянутый синим  сафьяном,  заклепанный шишечками,  в  сиянии звезд
низвергается  переломленный  полумесяц,   -   это   когда  османы  разрушили
Вардзийский монастырь и  на  них  обрушились глыбы  пещерных комнат.  А  вот
коричневый,  обтянутый кожаными шнурами,  - это когда Десятый Георгий разбил
османов в Триалетской битве. А вот бирюзовый, любимый цвет Второго Луарсаба,
в  середине щита  в  серебряных когтях  орла  бьется змея,  -  это  когда  в
Сурамской битве был уничтожен Татар-хан...
     Саакадзе  обнял  чеканщика  и   трижды  поцеловал  в  губы,   прикрытые
проржавленными усами.  Отстегнул изумрудную застежку и  приколол к  потертой
чохе Ясе.
     - Видно сразу, дорогой Ясе, что ты недаром любил подыматься на вершины.
Кто выше стоит,  у  того глаза зорче.  Твой чекан и  через триста лет боевым
звоном будет сзывать воинство на  битву за  родину.  Поручаю тебе возглавить
чеканку десяти тысяч солнц, которые своими лучами должны ослеплять врагов.
     Через   несколько   дней   майдан   был   вновь   взбудоражен.    Звеня
колокольчиками,  важно  проходили  двугорбые верблюды,  направляясь на  двор
царского караван-сарая. Там уже расположились погонщики, грузчики и охрана.
     Потом,  как обещал, приехал и Моурави, а с ним и азнауры. Они с меликом
обходили  склады  купцов,  забитые  кипами  грузинского шелка  и  ящиками  с
мареной.  Эти товары с первым караваном направлялись в Эрзурум и дальше -  в
Диарбекир. Картли выходила на чужеземные майданы.
     Купцы  с  гордостью показывали образцы,  окрашенные драгоценным корнем.
Недаром картлийская марена прославлена в  землях арабов и  даже в Индостане.
Саакадзе посулил отправить вскоре второй караван с мареной в страну раджей.
     Кипы  связывались во  вьюки,  скрипели перья,  стучали  гири.  Верблюды
опускались на  колени,  принимая на спину горы шелка.  Задорно перекликались
караван-баши,  погонщики.  Коки  тащили  кувшины с  водой,  пурщики -  груды
лавашей, снаряжая караван.
     Затем Саакадзе поручил "барса