Но  Георгий,  боясь
предательства и шаха и князей,  спешно восстанавливал для Русудан Ностевский
замок: там через потайной ход всегда можно скрыться даже на конях.
     Общий дом  в  Гори  и  наличие многочисленных слуг избавили "барсов" от
присутствия стражи и  сарбазов.  Тут,  расставив своих часовых и волкодавов,
откупленных ими у владельца дома, "барсы" дышали свободно.
     Дом Саакадзе окружен сарбазами.  Персияне и грузины, составляющие свиту
Георгия,  заполняли помещение.  "Большой  сардари-куль",  как  его  называли
персияне,  был недоступен никому,  кроме "барсов", ханов и присланных гонцов
от  шаха.  Этой  мерой Саакадзе ограждал себя  и  от  мстительных грузинских
князей.
     Саакадзе  радовала  близость  "барсов".  В  стене,  примыкавшей к  дому
Саакадзе,  "барсы" прорубили калитку,  через которую сообщались с  Георгием.
Через  эту  калитку с  трудом пролезал Саакадзе,  по  ночам  нередко посещая
"барсов" и посвящая их в свои сокровенные намерения,  кроме одного:  не надо
преждевременно обременять друзей опасным замыслом.
     Вокруг Гори растянулась цепь сарбазов:  ни выехать,  ни въехать в  Гори
нельзя без разрешения Али-Баиндура.  Правда,  в Гори из грузин никто,  кроме
князей,  предавшихся шаху,  не въезжал, но зато сколько не успевших скрыться
стремились незаметно покинуть Гори.  Их ловили.  Если это был купец, то весь
товар забирали в  шахскую казну,  а  самого били шелковым жгутом по пяткам и
бросали в  яму  до  выкупа.  Если это  был "простой народ",  нещадно били по
пяткам палкой, а затем объявляли пленником.
     Вот почему сарбазы от удивления чуть не выронили копья, когда к главным
воротам  Гори  с  необычайным  скрипом  подъехала  арба  с  двумя  стариками
грузинами.  Нагруженная хурджини,  бурдюками и узелками арба сразу привлекла
жадное внимание сарбазов.  Они набросились на нее,  но дед Димитрия,  ударив
одного палкой по руке, закричал:
     - Эй, ты, верблюжий помет, как смеешь трогать?! Тут все для Саакадзе!
     Сарбазы отскочили при грозном имени. Они торопливо начали совещаться.
     - Бисмиллах!  Может,  это отец? Или - да хранит нас аллах! - еще хуже -
дед?
     - Пусть сама луна велит, без Али-Баиндура-хана не пропустим.
     - А Эрасти здесь? - спросил Горгасал.
     Сарбаз поспешно спросил:
     - Отец?!
     - Конечно,  отец,  почему сразу не догадался?  -  неожиданно проговорил
по-персидски Горгасал.
     Ворота  открылись,  и  арба  в  сопровождении  заискивающе  улыбающихся
сарбазов направилась к  дому Саакадзе.  Первый заметил арбу Эрасти.  В  этот
момент он через узкое окно рассматривал улицу,  наполненную стражей.  Сердце
Эрасти  сильно забилось:  так  только ностевские буйволы ходят...  И  Эрасти
скатился с деревянной скрипучей лестницы.
     Несколько секунд Эрасти пристально смотрел в  живые,  полные ума  глаза
старика и  вдруг неистово сжал отца в  объятиях.  Дед  Димитрия дрожащими от
волнения руками поправлял поклажу. Эрасти обнял деда и почтительно поцеловал
его в плечо.
     - Мой Димитрий?.. - едва мог сказать старик.
     - Жив и сейчас дома.
     Эрасти подошел к воротам.  Стража угодливо распахнула ворота.  Несмотря
на  волнение,  Горгасал с  гордостью оглянулся на ничего не видящего от слез
деда.  Арба со  скрипом въехала во двор,  и  тотчас из дверей,  точно вихрь,
вылетел в одной рубашке, без цаги, Димитрий. Он так бурно обхватил деда, что
сарбазы уверяли, будто слышали треск сломанных костей. Смешивая слезы, дед и
внук не могли оторваться друг от друга. Димитрий шумно целовал белую бороду,
густые брови,  соленые от  слез  глаза,  целовал шею,  руки и  никак не  мог
выговорить "мой дед".  Вдруг дед слегка отстранил Димитрия, посмотрел на его
необутые ноги и укоризненно покачал головой:
     - Я знал, что в цаги нуждаешься. Желтые привез: ты всегда желтые любил.
     Димитрий рассмеялся и, обняв Горгасала и деда, почти на руках втащил их
в дом.
     Эрасти с  нежностью смотрел на пестрые платочки,  хранящие в себе,  как
догадывался он, материнскую любовь и волнение. Он старался угадать, какой из
этих узелков приготовлен для него матерью,  самой лучшей из  матерей.  Вдруг
сердце его сжалось - о Георгии Саакадзе некому подумать...
     Ни одна драгоценная поклажа не вносилась в  дом с такой осторожностью и
заботливостью.  Эрасти  крикнул  слугам  и,  зорко  пересчитав  все  узелки,
хурджини, кувшинчики, корзиночки, бурдюки, оставался у арбы, пока поклажу не
перенесли в  дом:  каждому  "барсу"  ностевский подарок  дороже  драгоценных
преподношений шаха.
     - Эй,  орлиный хвост, - встретил взволнованного Эрасти шумный Димитрий,
- твоя жена вернулась в Носте, сын Бежан тоже.
     Эрасти  побледнел,  потом  почувствовал  свое  лицо  в  огне  и  как-то
неестественно согнулся.
     Гиви подхватил его и усадил на тахту.
     - Э-э,  друг,  от  радости еще никто не умирал!  На,  выпей ностевского
вина.
     Эрасти взял из рук Дато полную чашу и с жадностью, крупно глотая, выпил
до последней капли. Потом долго сидел молча.
     Когда  Саакадзе и  Папуна,  извещенные о  приезде  ностевцев,  вошли  в
комнату,  "барсы" были пьяны ностевским вином и  новостями.  Димитрий крепко
обхватил деда, точно боясь его потерять. Горгасал охрип,