быстро,  как  показалось ханам,  овладел
собою и на мгновение сгорбился.
     - В  мое  сердце  вкралось сомнение -  может,  не  очень  хорошо  одним
грузинам ехать? Тбилисцы могут не поверить. Тогда и жизни пропадут, и время.
     - Благородный  Георгий,  сын  Саакадзе,  аллах  подсказал  тебе  верную
мысль...  Да будет на мне благословение всевышнего, я дам послание и приложу
мою подпись и печать аллаха.  Если тбилисцы сдадутся на милость шах-ин-шаха,
даю слово Караджугай-хана:  ни  один дом не  будет тронут сарбазами,  и  все
тбилисцы получат  льготы  и  счастье  принять  с  почетом шах-ин-шаха  "льва
Ирана", "средоточие вселенной", великого из великих - шаха Аббаса.
     - Полторы бирюзы в словах Караджугай-хана!  Я один к тбилисцам поеду! -
вскипел Димитрий.
     - Нет,  -  решительно отверг Георгий,  -  ты  слишком горяч для  такого
тонкого дела.
     - Со  спасительной грамотой  благородного Караджугай-хана  я  четвертым
поеду, - оживился Элизбар.
     - Ты    прав,    Элизбар,    слово   благороднейшего   из   благородных
Караджугай-хана лучший щит в таком опасном посольстве.  Ну,  раз мои "барсы"
решили ехать, то... Эй, Эрасти, прикажи оседлать четырех коней...
     И Георгий, словно сбросив с плеч тяжесть, глубоко вздохнул. Вздохнули с
облегчением и  ханы.  Они  с  невольным сочувствием проследили за  нетвердой
походкой Георгия.
     Караджугай-хан  изящным  почерком  и  с  ханским  достоинством  написал
обращение  к   тбилисцам.   Но  Саакадзе  предложил  перевести  послание  на
грузинский язык. Ханы одобрили. Они радовались за себя и за своих сыновей, и
готовы были во всем поддержать сильного грузина.
     Вскоре  послание  на  персидском  и   грузинском  языках,   подписанное
Караджугай-ханом,  с  приложением  печати  аллаха  "Клянусь  солнцем  и  его
блеском",   означающей  ненарушимость  данного  слова,   очутилось  в  руках
Даутбека.
     Саакадзе тут  же  сурово  дал  "барсам" наставление и,  обняв  каждого,
сказал:
     - Если вы не даром оценены великим шахом Аббасом, то завтра на рассвете
в этом благородном шатре расскажете о решении тбилисцев.
     Дато, Даутбек, Элизбар и Ростом молча, с торжественностью попрощались с
ханами, горячо обнялись с остающимися друзьями и поспешно вышли из шатра.
     Остальные  "барсы"  переглянулись,   и   Димитрий  вдруг   взволнованно
предложил проводить друзей.  За Димитрием выскочили из шатра Матарс, Пануш и
Гиви.
     - Гиви!  -  свирепо  крикнул Димитрий,  когда  они,  вскочив на  коней,
выехали за четверкой на дигомскую дорогу. - Если ты будешь смеяться глазами,
когда друзей на верную смерть посылают...
     - Я не над верною смертью смеялся, а над кизилголовыми ханами.
     По обыкновению, простодушие Гиви привело "барсов" в веселое настроение,
и Пануш,  Матарс,  Димитрий и Гиви долго кружили по Дигомскому полю, пока им
удалось приобрести соответствующее случаю выражение лица,  а  голод и  ветер
помогли им вернуться в стан злыми и неразговорчивыми.
     Саакадзе остался в  шатре  Караджугай-хана  и  властно предложил спешно
выработать два плана наступления на Тбилиси:  один -  в случае удачи послов,
другой -  если они не вернутся. Саакадзе умышленно до вечера затянул беседу,
дабы у  ханов не  осталось времени для раздумья.  Наконец,  придя к  единому
решению, все разошлись по своим шатрам.
     Папуна был в хорошем настроении,  но нарочито ворчливо заставил Георгия
поесть.
     - Батоно,  -  прошептал Эрасти на ухо вытянувшемуся на бурке Георгию, -
батоно,   я  просил  Элизбара  купить  на  майдане  джонджоли,  давно  хочу,
соскучился.
     - Ложись, Эрасти, и до утра забудь не только джонджоли, но и свое имя.
     Караджугай-хан перед сном молился на  разостланном коврике.  Он  слегка
совестился,  что на  рискованное дело поехали только грузины.  Особенно было
жаль  Дато,   и  Караджугай-хан  поклялся  аллаху,   если  грузины  вразумят
тбилисцев, исполнить написанное в послании.

     В  то  время  как  "барсы"  скакали в  Тбилиси,  а  Караджугай совершал
вечерний намаз,  Эреб-хан,  потеряв  войско,  расположился в  деревне Курта,
вблизи  Ксанского  ущелья,  и  осушал  кувшин  за  кувшином,  не  зная,  что
предпринять.
     Получив  неожиданно подкрепление от  Караджугая,  Эреб-хан,  пожалев  о
запоздалой помощи,  решил не отсылать сарбазов обратно Караджугаю ибо шах не
любит,  когда  полководцы  возвращаются  после  боя  без  войска,  а  мудрый
Караджугай вонзил на этот раз саблю в тыкву. Верблюд подсказал ему отправить
тысячи сарбазов в  Мухрани как раз перед наступлением на  сильно укрепленную
крепость Тбилиси. Поэтому он не очень будет хвастать своей помощью.
     И,  повеселев,  несмотря на  страшный разгром,  хан  отправился в  Гори
сообщить шаху,  что царю Луарсабу удалось бежать благодаря помощи мухранцев,
поэтому он,  Эреб-хан,  разорил и сжег Мухрани, а жителей, которые не успели
скрыться, взял в плен.
     Эреб-хан,  вероятно, и выместил бы с особенным удовольствием неудачу на
мухранцах,  но  они  преподнесли ему  прекрасное вино.  Напившись до  потери
сознания,  Эреб-хан,  забыв о своем намерении,  заботливо приказал нагрузить
десять верблюдов вином.  Покачиваясь на носилках в