сытую жизнь христовым невестам,  не только
ограждает  их  от  земной  юдоли,   но  и  способствует  церкви  прославлять
христианство и влиять на дела царства.
     Нино,  сокрушаясь сердцем,  подчинилась.  Но  незаметно  она  старалась
облегчить крестьянам то  подымную подать,  то  снижала  урожайную мерку,  то
помогала крестьянкам в их женском горе.
     Игуменья прославилась как  "счастливая советница",  и  к  ней стекались
издалека за советом и за утешением.  На ветвях лиственницы у ворот монастыря
с  каждым годом все  больше пестрело разноцветных тряпочек,  коими скрепляли
крестьяне просьбу к богу.
     Попасть в монастырь к святой Нине считалось счастьем. Сюда стремились и
безутешные  невесты,  потерявшие  в  сражении  или  в  единоборстве женихов,
бездетные вдовы и равнодушные к мирским радостям женщины.  Здесь спасались и
от прихотей ненавистных князей и от непосильной работы у господина.
     Жизнь  в  монастыре святой Нины  не  походила на  мрачную жизнь  других
монастырей.  Здесь за вышиванием часто слышались девичьи песни.  Здесь могли
играть  в  "богоугодные"  игры.   Здесь  не  запрещалось  пожилым  монахиням
работать,  есть и  беседовать на  чистом воздухе под чинарой или развесистым
орехом. Здесь почитали старость, и состарившиеся монахини свободно молились,
отдыхали и  даже ездили в гости к родным и принимали гостей,  угощая едой из
монастырских амбаров.
     Впрочем,  принимать  родных  могли  и  молодые  монахини.  В  монастыре
дышалось легко,  работалось охотно,  поэтому  нигде  монастырские церкви  не
украшались столь изящными вышивками из бисера, шелка и золота. Нигде не было
такой чистоты и строгого порядка в большом монастырском хозяйстве.
     И только одна игуменья Нино никогда не смеялась,  никогда не пела, ни к
кому не ездила в  гости и не вела приятных разговоров у прозрачного родника.
Она,  неизменно спокойная,  одиноко гуляла  или,  перебирая четки,  сидела в
самом  дальнем  углу  кладбищенского сада  у  полуистертых  плит  и  слушала
доносившуюся  песню,  слушала  молодые  голоса  или  углублялась  в  думы  о
монастырских делах.
     Лишь  ночью,  когда  обитель  погружалась  в  спокойный  сон,  игуменья
расчесывала свои золотые косы,  и  тогда непокорное сердце стучало тревожным
призывом,  и снова из синих глаз,  как из синих озер, текли блестящие слезы.
Она  не  пыталась отогнать память от  дорогого имени молитвами или постом...
Она знала -  не поможет. И потом... это не мешает ни богу, ни людям. Золотая
Нино страдала великою мукою вечной любви.
     Вздрогнула Нино,  подняла голову и  замерла.  Она  еще раз посмотрела в
окно, закрыла и вновь открыла глаза.
     На  отвесную скалу под ее  окном,  где и  конь не пройдет и  пешеход не
ступал,  карабкались две  женщины.  Они цеплялись за  колючий кустарник,  за
острие камня,  за ветки дикого орешника.  Падали,  снова подымались. Вот-вот
сорвутся в каменистую пропасть.
     Нино хотела крикнуть,  позвать на  помощь,  но  сдержалась:  раз  такую
дорогу выбрали, значит, идут тайно.
     Страх  охватывал  Нино,  но  она  с  непонятным любопытством продолжала
следить  за  женщинами.  Сердце  ее  усиленно стучало.  Вот  она  уже  стала
различать разодранные платья,  окровавленные руки,  спутанные волосы.  Лица,
опухшие, в синяках.
     - Тэкле!! - вдруг вскрикнула Нино, всплеснула руками. - Тэкле, Тэкле! -
потрясая решетку, кричала Нино.
     Женщины остановились.  Сорвавшийся камень, подпрыгивая, гулко покатился
вниз, оборвался в ущелье, и заглушенное эхо отдалось стоном.
     Другая, незнакомая, что-то выкрикивая, махала рукой.
     Забыв свой сан, Нино выбежала из кельи под темные своды. Издали донесся
тихий говор послушниц.  Нино круто повернулась. Она металась по монастырским
лестницам. Потом сбежала вниз и вернулась с клубком веревки.
     Нино перекрестилась:  а может,  за грешные мысли сатана послал страшное
видение?
     Она бросилась к решетке.  У отвеса скалы, цепляясь за сгибающиеся ветви
последнего дерева,  повисшего над пропастью,  женщины с надеждой смотрели на
монастырское окно.
     Нино   накрепко   привязала  веревку   к   железной  решетке.   Другая,
незнакомая...  кто она?..  поймала размотавшуюся веревку и  опоясала Тэкле и
себя. Перебирая руками веревку, они тяжело взбирались на скалу.
     Нино прижалась к каменному косяку окна и внезапно отшатнулась. Глаза ее
расширились: железный прут под тяжестью медленно выгибался.
     Нино упала в  кресло,  с  похолодевшим сердцем следила,  как все больше
выгибается прут. Она застонала и прикрыла ладонью глаза...
     Первая  в   келье  очутилась  Тэкле,   за  нею,   цепляясь  за  выступ,
протиснулась в окно Зугза.
     Нино с протянутыми руками стояла посреди кельи: это ли блестящая царица
Картли,  которую она видела недавно в  Твалади?  Это ли  ее  маленькая Тэкле
Саакадзе из Носте?
     Трудно  было  узнать  и  Зугзу.  Разодранное лицо,  грязные  лохмотья и
висевший на груди кинжал придавали ей вид дикой кочевницы.
     Зугза поспешно шепнула игуменье:
     - Если Нино хочет спасти царицу,  никто не  должен знать,  где скрылась
Тэкле.
     Тэкле безмолвствовала, последние силы оставили ее.
     Нино с  неизменным спокойствием объявила монастырю:  странницы попали к
ней в  келью чудесным путем.  Но  кто дорожит своим пребыванием в  монастыре
святой Нины, тот ни одним словом не обмолвится о странницах, если даже будут
спрашивать епископы или все князья Картли.
     - В монастырь никто не приходил, - сурово добавила Нино.
     - В монастырь никто не приходил, - сурово повторяли все монах