ашкой,  дрались кинжалами,  ножами,  врукопашную, раздирая лица, рвали уши,
кусались.
     Бился  Нодар  у  подступа к  мосту.  Ощетинившись кинжалами,  лезли  за
Нодаром ничбисцы.
     Автандил с ностевцами прискакал поздно.  Он целый день вступал в стычки
с отдельными группами сарбазов, бегущими по разным тропам и дорогам.
     В  момент,  когда  сарбазы  стеной  полезли на  мост  и  чуть  было  не
прорвались, подоспели свежие дружины.
     Дато  и  Гиви  с  урбнийцами бросились в  воду и,  с  коней цепляясь за
выступы арок,  вылезли на  середину моста.  Гиви  проворно работал кинжалом,
сбрасывая убитых в темную пасть Куры.
     - Свети сюда, Иорам! - кричал Гиви начальнику факельщиков.
     Откуда-то  из  мрака  вынырнули сотни ностевских мальчишек с  пылающими
факелами. Увлеченные сражением, они горящими факелами в азарте били сарбазов
по голове.
     Кинжалом Дато пробивал путь к израненному Квливидзе.
     - Наверное,  персов двадцать тысяч,  нас -  едва пятьсот шашек, всех не
перебьешь,  надо  спасать  Квливидзе,  -  и,  ловко  подскочив к  Квливидзе,
приподнял  его  на  руках  и,  перекинув через  мост,  передал  дружинникам,
ожидающим на берегу с конями.
     Ханы, видя невозможность прорвать заграждение, бросив мост, устремились
по кахетинской дороге.  Даутбек и Димитрий с дружинами преследовали бегущих,
то  в  стычках  опрокидывая многочисленного врага,  то  затрудняя переправу,
сбрасывая  кизилбашей  в   потоки,   то  в   сабельном  бою  усеивая  долины
изрубленными трупами.
     Ночь  кончалась.  На  утесах висели серые  хлопья предутреннего тумана.
Впереди чернел лес,  взбирающийся на  вершины.  Там  расплывались нестройные
колонны сарбазов.  Даутбек оглянулся: он слишком далеко оторвался от главных
грузинских сил.
     - Димитрий, довольно! Пока не рассвело, повернем коней, иначе все будем
уничтожены.
     - Как повернем?! Впереди сколько ишачьих сыновей целыми уходят!
     - И позади враг недобит, а наша жизнь еще нужна. Здесь хорошо накормили
собак.  В Кахети тоже надо веселый пилав приготовить. Тушины ждут сигнала. -
И Даутбек, схватив за узду коня Димитрия, приказал дружинникам повернуть.
     Димитрий  хотел  выругаться и  рванулся было  вперед,  но,  взглянув на
окровавленное лицо Даутбека, смягчился:
     - Рыбья у тебя кровь, Даутбек! Давай голову перевяжу.
     - Успеешь!..
     И Даутбек поскакал обратно к мосту, за ним Димитрий и дружинники.
     В  разгаре сражения Георгия Саакадзе с Ага-ханом,  прикрывавшим бегство
главных сил Вердибега, примчался Гиви.
     - Э-эй,  Георгий!  Отбили мост,  в Кахети бегут шакалы! - кричал он еще
издали, размахивая окровавленной шашкой.
     Саакадзе велел  Зурабу  с  арагвинским войском перевалить горы,  занять
рубежи,   разделяющие  Картли  и   Кахети,   расположить  войско  по   линии
Бахтриони-Ахмета и преградить этим дорогу Пеикар-хану - правителю Кахети.
     Перекинув через  седла  хурджини,  Матарс и  Пануш  отправились горными
тропами к Баубан-билик. Они должны были передать тушинам указания Саакадзе -
занять все  караванные пути,  все  горные тропы и  не  пропускать в  Иран ни
купцов,  ни нищих,  ни монахов,  ни путешественников,  ни гонцов. Пусть даже
птица не перелетит границу Грузии.
     Понимал Саакадзе:  в  два дня не  изрубить стотысячное войско.  Опытный
глаз  его  насчитывал потери у  иранцев не  более  десяти тысяч.  Но  и  эта
неизмеримая победа -  результат растянутости иранского войска и слабой связи
Карчи-хана с Тбилиси и с Пеикар-ханом.
     И  еще  Саакадзе знал  -  из  Ганджи,  Еревана,  Карабаха,  Ширвана  на
скоростных верблюдах и  скакунах спешат на помощь Вердибегу ханы с  войсками
персидского Азербайджана. Знал - Пеикар-хан вооружает кахетинских кизилбашей
и  переселенцев.  Но  также  знал  об  отсутствии  у  иранцев  провианта,  о
превосходстве хевсуро-пшаво-тушинской конницы,  о разгроме тушинами шамхала,
который на этот раз не сумеет оказать шаху Аббасу помощи,  не оттянет тушин,
не  зайдет  в  тыл  кахетинскому войску.  Знал  и  о  бессилии  ханов  перед
запутанностью горных  троп  и  путей  и,  главное,  о  никогда  не  утолимой
ненависти грузинского народа к поработителям.  За каждым выступом, за каждым
поворотом дорог, за каждым кустом поджидали врага клинок, копье и стрела.
     Все это знал Георгий Саакадзе и решил победить.
     Мухран-батони предложил обсудить дальнейший план,  но ополчение рвалось
вперед,  забыв о  сне,  о еде.  Победа опьяняла.  Эхо разносило по ущельям и
горам торжествующие крики,  и снова,  как когда-то в Сурамской долине, народ
бежал  к  Георгию Саакадзе,  по  дороге  присоединяясь к  идущим на  Тбилиси
дружинникам Мухран-батони, Ксанского Эристави и Квливидзе.
     И где бы ни проходило грузинское войско,  из деревень выбегали женщины,
дети, опираясь на палки, спешили старики. Несли кувшины с холодной водой, из
бурдючков нацеживали вино, в пестрых платках протягивали горячие лепешки, на
деревянных подносах - зелень, в чашах - густое мацони.
     Откинув покрывало,  девушка со  сверкающими глазами набросила на  плечо
Саакадзе белый  платок и  полила холо