ураз,   получив
наставления шаха Аббаса,  поспешил в  Кахети.  Несмотря на  пятнадцатилетний
возраст, Теймураз, как прямой наследник, занял кахетинский престол.
     Прошло десять лет,  и трудно было узнать в возмужалом Теймуразе пылкого
царевича.  Что заполнило молодость Теймураза?  Свист лезгинских стрел,  лязг
сабель янычаров и  звон чаш  на  его  свадьбе с  дочерью владетельного князя
Гурийского Мамия Первого.
     Теймураз тайно содрогался при каждом вопросе шаха о его двух сыновьях -
Леоне и  Александре и  с  тяжелым сердцем согласился на свой брак с  близкой
родственницей.
     Погруженный в  думы,  Теймураз не  заметил,  как  закончилась пантомима
"Смерть несчастного влюбленного".
     Вердибег махнул рукой, раздвинулись зеркальные двери.
     Впорхнули в Табак-ханэ юные танцовщицы. На стройных бедрах раскачивался
бирюзовый и розовый шелк.  Золотые змеи сверкали на смуглой коже. Поднимаясь
на   маленьких   ножках,   танцовщицы   плавно   закружились,   застывая   в
обольстительных позах.
     Из   золотых  курильниц  расходился  по  Табак-ханэ  фимиам  и,   точно
одурманенные фиолетовым дымом,  танцовщицы качнулись и  все разом опустились
на  шелковые подушки.  Осталась только самая  гибкая,  с  глубокими глазами.
Извивая пурпуровый шарф,  едва касаясь ковра,  она  казалась нарисованной на
персидской вазе.  Томный взор танцовщицы был устремлен вдаль.  Она протянула
смуглые руки и застыла с полузакрытыми глазами.  И вдруг,  словно опьянев от
сладострастных  видений,   откинула  косы,  переплетенные  цветами,  топнула
ножками и  зазвенела кольцами и браслетами.  Не улыбаясь,  целомудренная,  в
вызывающей позе, она закружилась еще стремительнее, еще сладострастнее.
     Сефи-мирза,  по знаку шаха,  подошел к танцовщице и приклеил к ее щекам
золотые монеты  -  знак  высокого восхищения.  Но  она,  словно  не  замечая
подарка,  извивалась в  опьяняющем танце,  не  уронив ни одну из приклеенных
монет.  Внезапно она рванулась и  исчезла за керманшахским ковром.  Журчащие
звуки флейты наполнили туманный зал.
     Нугзар низко поклонился шаху  Аббасу и  осушил присланную шахом чашу  с
душабом.
     - Пей,  князь!  Да  будет  бархатом дорога  твоему  коню,  -  милостиво
улыбнулся шах Аббас.
     - Ибо  сказано,  -  добавил  Эреб-хан,  -  веселье  укорачивает путь  и
удлиняет удовольствие.
     Нугзар учтиво крякнул и разгладил пышные усы:
     - Удовольствие мое,  благородный хан,  омрачается разлукой с великим из
великих шах-ин-шахом.
     - Тебе будет сопутствовать счастливая звезда, ибо я отправил к Луарсабу
посла  с  извещением,  что  ты  и  преданный мне  Зураб находитесь под  моим
покровительством.  Но я не хочу лишать Исфахан лучшего украшения,  - добавил
шах Аббас,  откусывая персик,  - тем более не могу отказать в просьбе матери
Сефи-мирзы пригласить прекрасную Нестан остаться гостьей в шахском гареме.
     - Ибо сказано:  кто не  совсем согрелся,  пусть не уходит от солнца,  -
весело  прибавил Эреб-хан,  пододвигая Пьетро  делла  Валле  золотую чашу  с
душабом.
     Саакадзе с особым вниманием стал прислушиваться к словам шаха.
     Дато сочувственно посмотрел на побледневшего Зураба.
     "Заложницей  оставляет",   -   подумал  Зураб,  подавляя  крик.  В  миг
вспомнились ему бесконечные походы, пройденные вместе с дорогим Саакадзе. Не
раз в  жаркой битве он  подвергался смертельной опасности ради величия шаха.
Так неужели награда за все испытания - потеря любимой Нестан?
     Но  почему  потеря?  Разве  князья  Эристави Арагвские не  решили  быть
верными шаху Аббасу? И Зураб изысканно поблагодарил шаха.
     - А ты, Хосро-мирза, не хочешь ли в Грузию? - хитро прищурился шах.
     Ханы  переглянулись:  шах  назвал  петуха  мирзою,  значит  отныне этот
неизвестный грузин признается царевичем.
     - Великий из великих шах-ин-шах,  умоляю разрешить твоему рабу остаться
у  волшебного Давлет-ханэ,  ибо сказано:  от источника счастья уходит только
глупец, - и Хосро низко склонился.
     Довольный, шах пристально оглядел Хосро.
     Караджугай-хан иронически шепнул Саакадзе:
     - Хорошо ли ты посеял? Ибо сказано: что посеешь, то и соберешь.
     Саакадзе слегка приподнял изогнутую бровь: неужели догадывается?
     - Да,  высокочтимый  хан,  я  воспользовался  подходящим  случаем,  ибо
сказано: на плодородной земле и палка расцветет.
     Караджугай-хан в раздумье погладил сизый шрам.


ГЛАВА ШЕСТАЯ

     По  заглохшим уличкам  Носте,  опираясь  на  толстую  сучковатую палку,
медленно шел  дед  Димитрия.  Он  часто останавливался,  прикладывал руку  к
печальным глазам и  всматривался в  знакомые плоскокрышие жилища,  покачивал
головой.
     Совсем мало народу, опустело Носте.
     Вот  жилище  Гогоришили,   когда-то  оно  славилось  гостеприимством  и
чистотою.  А сейчас в саду все деревья почернели,  в разбитые окна врывается
горный ветер  и  до  утра  бродит вокруг потухшего очага.  Сам  старый Петре
слышал,  как недовольный ветер в ночь святого Евстафия,  забравшись в пустой
кувшин, до рассвета кричал кукушкой.
     Вот  жилище  Элизбара.  Таткиридзе всегда любили красить балкон голубой
краской, а сейчас перила на земле как мертвые лежат...
     Дед остановился и,  опершись на палку, стал слушать доносившиеся издали
звуки струн: