любил их  затаенную ширь,  но
сейчас мрачно следовал за шахом.  "Какая страшная охота! Не сон ли это?! Как
зловеще  шевелят  колючими  щупальцами  потемневшие  кусты!..  Любезен  шах.
Улыбаются ханы. Но не сам ли я затравлен веселыми охотниками?"
     Крестьяне возвращались из  лесов  к  мирной  жизни.  Раз  шах  спокойно
уходит; значит, в союзе с царем, - недаром вместе едут на охоту.
     Проезжая вновь ожившие деревни,  шах Аббас понял: "Неприступность гор и
лесов -  извечный щит грузин от Ирана. Нет, ни одному грузину нельзя верить!
Георгий Саакадзе!  Не  думает ли  сардар наполнить Грузию буйными азнаурами,
как рог вином? Но удержит ли тогда Иран грузинские царства? Значит, азнауров
надо...  уменьшить, а князей увеличить, и те и другие взаимной ненавистью не
дадут  Грузии  окрепнуть...  Иншаллах!  Князей всегда можно  купить красивой
чалмой и отнятым у другого князя куском земли... Да, азнауры скоро мне будут
больше не нужны".
     И поскакали чапары в Кахети к изменникам князьям,  ставленникам шаха, к
ханам,   двигающимся  по  юго-восточным  дорогам,  к  сардарам,  начальникам
кахетинских крепостей.
     Широко раскинулась Алазанская долина.  В  сочной зелени могучих орехов,
фруктовых деревьев, горных лесов и тутовых рощ утопают приветливые городки и
деревни.
     Из  тесно сомкнутых гор  выбегает река  Алазани на  виноградную долину,
наполненную до краев густым солнцем.  У веселой деревни Ларискури обрывается
Алванское поле. Здесь летний дворец кахетинских царей.
     А южнее в сине-оранжевой дымке высятся стены Загеми, Телави.
     По  вечерам  длинные  тени  деревьев ложатся  на  долину.  Шум  Алазани
убаюкивает прибрежные заросли.  Далекие вершины еще белеют снегами,  а внизу
на крутосклонах уже зеленеет виноград.
     И  вдруг  лавина  обрушилась  на  Алазанскую  долину.  Багровое  зарево
поднялось над  тутовыми рощами.  "Грузинскому шелку не  затемнить иранский!"
Пламя перекатилось на города и деревни.  По Алазанской долине поплыли тучные
клубы  дыма  с  удушливым запахом шерсти.  Тревожный гул  потрясал лощины  и
скалы. "Не смеет Кахети привлекать взоры Русии!"
     Хищно бросились кизилбаши на богатую добычу.
     Рушились  стены,  ломались  балконы,  летели  камни,  бревна,  сыпались
осколки.  Протяжный крик о  помощи.  Жалобное блеяние овец.  Злобный хохот и
свист плетей. В огне и крови кипит ненависть, жестокость и беспощадность.
     Так шах Аббас триумфально шествовал по пылающей Кахети,  а за его конем
сарбазы гнали обездоленный и порабощенный народ*.
     ______________
     *  Шах  Аббас вывел в  Иран  только из  одной Кахети более восьмидесяти
тысяч семейств и  истребил в Кахети и Картли до семидесяти тысяч мужнин.  Из
Картли шах Аббас вывел до  ста тридцати тысяч человек,  но  не  все дошли до
Ирана, многих истребили в пути.

     Азнауры,  амкары,  купцы,  мелкие торговцы,  крестьяне,  люди различных
положений и состояний поспешно угонялись, как стада, в Иран.
     На перекрестках - трагические сцены разлук. Успевшие скрыться от облавы
взбегали на выступы - в последний раз издали взглянуть на близких.
     По дорогам скрипели обозы с награбленным.  Ханы потворствовали грабежу.
Но  сарбазы не могли унести все с  собой и  продавали за бесценок владельцам
обозов  -  тем  же  ханам.  Торг  шел  на  глазах обездоленных,  оборванных,
умирающих от голода грузин.
     Толпы  красивых  девушек  и  женщин  утопали  в  придорожной грязи.  Их
подгоняли угрозы, брань и щелканье бичей.
     Видя страдания матерей,  жен,  невест,  видя гибнущих детей,  грузины с
отчаяния бросались на  мучителей,  но,  обезоруженные,  гибли  от  озверелых
сарбазов.  Иногда,  словно  соскучившись,  войска  занимались бессмысленными
убийствами,  поднималась волна  злодейства  и  насилия:  детей  отнимали  от
матерей и  бросали под  копыта коней и  верблюдов.  На  всем  пути  валялись
задушенные, заколотые, обезглавленные.
     Обезумев, женщины сами бросали детей в реки.
     Горный поток перекатывался красным валом.  Отцы убивали сыновей и на их
трупах  закалывали себя.  К  зеленым берегам плыли  обезображенные мертвецы.
Синие пальцы,  словно живые, цеплялись за цветущие кусты. По ночам женщины с
распущенными волосами  высоко  подымали  горящие  факелы  и  протяжно  выли,
наклоняясь над  убитыми.  Багровые  языки  зловеще  освещали пригвожденных к
стволам.   Тревожно  ржали  кони,  кричали  верблюды,  втаптывая  мертвых  в
разрыхленную землю.
     На  пути шаха Аббаса сарбазы складывали пирамиды из  отрубленных голов.
Тошнотворный  запах  отпугивал  даже  гиен.  Только  торжествующе  кружились
вороны.
     На последнем перевале появились верблюды:  на двух, нагруженных рваными
полосатыми мешками,  сидели в  заплатанных чадрах Тэкле и  мать  Эрасти,  на
третьем -  переодетый персиянин