а?
     Испытующе  посмотрел  исполин  на   незнакомца.   Его   сразу   пленила
необычайная внешность итальянца:  живые  лучистые  глаза,  стройная  фигура,
затянутая в черный шелковый камзол,  длинные розоватые пальцы из-под золотой
пены кружев. Удивила и чистота персидской речи западного человека:
     - Уважаемый чужеземец,  я -  грузин, а имя мое Георгий Саакадзе, и если
ты путешествуешь с целью познания чужих стран, удостой посещением мой дом, и
я расскажу тебе о моей родине.
     - Вы синьор, угадали: я поэт и путешественник. Жажда сильных ощущений и
познаний влекут меня из страны в страну.
     - Твоя жизнь, чужеземец, достойна зависти, ибо сказано: кто едет в путь
ради науки, тому бог облегчает дорогу в рай.
     Заметив приближение Али-Баиндура, Георгий громко продолжал:
     - Тебе посчастливилось,  чужеземец,  попасть в великолепный Иран, здесь
ты  найдешь все,  что  пожелает твой острый ум.  Великий шах  Аббас собрал в
Исфахане все чудеса мира.
     Саакадзе учтиво приложил руку ко лбу и сердцу и прошел в средние двери.
     Абу-Селим-эфенди  смотрел  на  тяжелую  поступь  Саакадзе:   необходимо
завладеть душою этого советника и полководца.
     Молодой хан в четвертый раз перевернул хрустальные шары песочных часов.
     Дон Педро мужественно боролся с зевотой. Сэр Ралей злорадно посматривал
на  испанца.  Уныло  глядел на  плотно закрытую шахскую дверь  Хохлов,  и  в
арабском кресле, уже не сопротивляясь, размяк гольштинский посол.
     Наконец  шахская  дверь  медленно открылась.  Послы  приняли подобающие
позы, но это, увы, был только Эреб-хан:
     - Высокочтимые послы, да будет над вами солнце Ирана, великий шах Аббас
завтра,   иншаллах,   выслушает  ваши  речи  и  осчастливит  вас  милостивым
приглашением на вечерний пир.
     Европейские послы  галантно взмахнули широкополыми шляпами.  Страусовые
перья  взметнулись над  ковром.  Никто  не  выдал свое  истинное настроение.
Только дон Педро тяжелым ботфортом наступил на  атласный туфель сэра Ралея и
Иван Хохлов пустил в черную бороду крепкое слово.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     В  серебристых зарослях пшат послышалось гордое пофыркиванье.  По узкой
тропе медленно шли выхоленные кони.
     Впереди на Джамбазе,  слегка придерживая поводья,  ехал Саакадзе. Рядом
на золотистом жеребце - старший сын Георгия, Паата.
     Немного позади на скакуне гордо восседал Эрасти, а на обочинах дороги с
трудом   сдерживали   горячих   коней   Арчил   и   девятнадцать   преданных
телохранителей,  выросших в  доме  Саакадзе и  прибывших с  ним  в  Исфахан.
Некогда они были спасены Георгием в Ананури от турецких купцов.
     Всадники повернули направо и выехали на прогалину.
     Хлопковые поля тянулись до синей полоски,  где,  казалось, усталое небо
припадало к  земле.  Арыки с медленно переливающейся мутной водой перерезали
поля на ровные четырехугольники. И на всем пространстве, куда доставал глаз,
маячили в  солнечных лучах серые силуэты с куполообразными шапочками.  Здесь
шла  вечная  борьба с  солнцем и  землею за  кусок  черной лепешки и  глоток
прохладной воды.
     Георгий откинулся в  седле,  остро  всматриваясь в  даль.  Он  вспомнил
приказ  амаранов снова  увеличить подать с  хлопка и  риса  для  обеспечения
надвигающихся войн.  Георгий задумался.  И на границах узбекских земель, и в
северной Индии,  и в турецких пашалыках,  и в долинах Грузии он видел одни и
те же заскорузлые руки, приносящие богатства ханам, раджам, бекам и князьям.
     В памяти Георгия ожили стоянки в далеких степях,  в пальмовых лесах, на
отрогах настороженных гор,  в оазисах солончаковых пустынь. И всюду в ночной
мгле он слышал разговоры воинов.  Одни,  разрубая грубое мясо, обугленное на
кострах, или снимая с огня медный котел с кипящим бараньим жиром, говорили о
добыче ханов,  об  обильных яствах,  мягком ковре  или  о  красивой женщине.
Другие мечтали о кувшине с монетами, открывающими дорогу к Мекке и торговле.
Но их заглушали скупые,  отрывистые слова: вода, рис, верблюд, хлопок, соха,
конь.
     Слушал он и другие разговоры.
     В  шелковых шатрах,  в  полосатых палатках восседали на мягком ковре за
изысканной едой надменные сардары, серхенги и минбаши - тысячники.
     Иные из ханов фанатично напоминали о круге неба, опоясывающем землю, на
котором  начертано предопределение,  неотвратимое для  каждого  человека,  и
призывали  к   пренебрежению  земными  благами  во  имя  неувядающей  истины
Магомета.  Другие с  упоением спорили о  битвах,  приносящих военную славу и
бессмертие,  подобное  фигурам  победителей,  высеченным на  Нехшеростемской
скале.
     Но их заглушали алчные слова: золото, власть.
     Паата нетерпеливо поглядывал на погруженного в  думы Георгия.  Потрепав
густую гриву Джамбаза, Паата нарушил молчание:
     - Знаешь,  отец,  я больше всего люблю наши конные выезды.  Жаль, ты не
очень часто даришь мне свое внимание.
     - Мой Паата, я стремлюсь приблизить наши конные выезды к дорогам Носте.
Ты спрашивал,  такие ли облака в нашей Картли?  Нет,  мой сын, не такие... В
Иране они,  как распустившийся хлопок,  свешиваются с бирюзового неба. У нас
облака дымчатыми клубами скользят по изломам гор и  падают