бой.
Но  когда  настанет время,  Квливидзе первый прискачет к  нам.  Народ  хочет
кому-то  верить.  Хорошо,  что  в  такой  страшный час  народ  верит азнауру
Квливидзе.
     - Я все думаю, Георгий, неужели Шадиман совсем собака и притащит сюда в
пасть персу своего возлюбленного Луарсаба?
     - И это возможно.
     - Чтоб ему  в  гробу полтора раза перевернуться!  Георгий,  не  пора ли
ударом шашки навсегда убрать с нашей дороги Шадимана?
     - Нет,  Димитрий, и князей немало против Шадимана, они сами не прочь бы
прикончить "змеиного" князя.  Но  если это сделаем сейчас мы,  все княжеские
фамилии объединятся против азнауров. И потом убийство Шадимана не выход. Его
заменит Андукапар. Убрать Андукапара? Останется Цицишвили. Убрать Цицишвили?
Найдется другой,  а  шах  не  простит нарушения ферманов.  Для  нашего  дела
необходимы  тонкая  политика,  настойчивость,  изворотливость и  еще,  самое
трудное - терпение.
     - А может, Шадиман сам останется в Имерети?
     - Все может быть, "барсы", но тогда или я не знаю Шадимана, или он свою
совесть в  неудачах нашел...  А  теперь хочу вам предоставить случай угодить
"льву Ирана".  Луарсаб прибудет, и вы можете первыми об этом сообщить шаху и
мне  тоже.  Поезжайте на  имеретинскую границу.  Здесь,  конечно,  скажите -
направляетесь на охоту в Кавтисхеви.  Надо перехитрить Али-Баиндура.  Промах
хана будет ему ответным угощением за женские монастыри.
     Молодец,  Георгий,  этот  гончий  верблюд от  досады с  ума  сойдет,  -
обрадовался Димитрий.
     Только Дато тихонько вздохнул -  ему было жаль Луарсаба. Как весело они
когда-то гнали турок у Сурама!


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

     Луарсаб  смотрит на  храм  Баграта,  возвышающийся на  крепостной горе,
смотрит на Ухимерион,  кутаисскую цитадель,  на медные пушки,  выглядывающие
из-за каменных зубцов.
     "Все это царственно,  величественно, - думает Луарсаб, - но принадлежит
имеретинским  Багратидам.   Я,   царь  Картли,  первенствовавший  над  всеми
грузинскими царями,  здесь только гость, незваный гость. Где моя Картли? Где
мой  народ?  Где  мое  войско?  Я  один,  обреченный  на  душевную  пустоту,
обреченный на  бездействие,  на созерцание своей гибели.  Зачем я  стремился
уйти от плена? Нет, тогда я был прав, плен - это позор! Но прав ли я теперь,
отказываясь явиться к шаху, если даже коварный Аббас замыслил предательство?
Имею ли я  право ради личного спасения подвергать трон опасности?  Не мне ли
милостивый бог  вручил  охрану  династии  Багратиони?  Не  мне  ли  надлежит
прославить  наш  царственный род?  Не  я  ли  восприемник Давида  Строителя,
воинственной Тамар,  Георгия Блистательного?  Какой ответ дам  моим  славным
предкам,  когда богу  будет угодно соединить нас?  Нет,  я  не  наложу пятно
позора на светлое царствование Багратидов. Да послужит мне примером Димитрий
Самопожертвователь,  отдавший свою голову за  спасение царства.  Царь должен
царствовать или погибнуть".
     В Имерети Шадиман начал тонкую беседу с Луарсабом,  но был поражен,  не
встретив отпора.
     Луарсаб холодно сказал:
     - Мною уже принято решение.  Но я не помешаю князю Шадиману Бараташвили
выслуживаться  перед   шахом.   Это   будет  плата  верному  воспитателю  за
преданность.
     Страдальческим голосом Шадиман убеждал царя: все помыслы, все священные
желания его, Шадимана, - вновь увидеть блистательного Луарсаба в Метехи.
     Не дослушав, Луарсаб круто повернулся и вышел из опочивальни.
     Напрасно Георгий  Имеретинский и  Теймураз клялись защитить Луарсаба от
домогательства шаха Аббаса.
     Луарсаб твердо возразил:
     - Рассчитываю договориться.  Аббас ждет меня на моей земле.  А упорство
послужит шаху  оружием против меня и  поможет Баграту,  лжецу,  поспешившему
принять магометанство, захватить трон.
     Напрасно духовенство упрашивало Луарсаба не  вверять свою  судьбу врагу
Христа.
     - Мой сын,  не  покидай Имерети.  Иверская церковь поможет тебе вернуть
Картлийское царство, - уговаривал католикос Малахия.
     Луарсаб смиренно возразил:
     - Если шах  замыслил коварство,  пусть бог  примет мою жертву.  Если не
явлюсь,  Аббас обрушит гнев на наши святыни. Поступок, неверный перед богом,
погубит мою душу.  Праведный отец,  я  до  конца моих дней буду верен святой
церкви. Поручаю себя миротворцу...
     Католикос осенил Луарсаба крестным знамением.
     Не помогла и мольба царицы.
     Луарсаб проникновенно возразил:
     - Благородная Тамар,  ты  назвалась матерью Тэкле.  Ты  можешь  понять,
зачем мне дорожить жизнью,  когда царицы нет. Свет померк в глазах, и сердце
захолодело. Пусть свершится начертанное судьбой.
     И Луарсаб вскочил на коня.
     - Остановись!  - вскрикнул еще раз царь Имерети. - Разве не чувствуешь,
идешь на верную гибель!
     - Остановись, мой брат Луарсаб, - умоляюще сказал Теймураз.
     - Остановись, остановись! Остановись, царь Луарсаб! - кричал народ.
     Затуманенным взором Луарсаб оглядел окруживших его имеретин.
     - Люди,  ваше  волнение бальзамом льется  на  раненое сердце.  Но  царь
должен отвечать за подданных перед своей совестью.
     Луарсаб  тронул  коня.  Громкое  рыдание царицы  Тамары  подхватили все
придворные.  Где-то ударил колокол, и сразу во всех храмах Кутаиси зазвенели
колоко