а  Саакадзе,  шутками
развлекающего шаха под шум падающих камней.
     Солнце все ярче горело,  излучая на снегу миллионы острых игл. Под смех
приближенных ханов  летели  с  купола  оленьи  рога.  Вдруг  шах  вскрикнул:
какой-то   сине-оранжевый  туман  застилал  от  шаха  все  окружающее.   Шах
испугался.  Он отличался зоркостью глаз и никогда не страдал плохим зрением.
Кругом засуетились.  Шах слез с коня,  но не решался сделать движение, боясь
упасть. Он хватался то за седло, то за плечо подбежавшего Караджугая.
     - Я  видел  великана,  вооруженного копьем,  готового  поразить меня  в
грудь.
     Растерянно  смотрели  ханы  на  своего  повелителя.  Глубокое  молчание
сковало всех. И вдруг сразу поднялся испуганный крик, суета. Кто-то приказал
принести из стана шахские носилки.  Кто-то поскакал за лекарем, астрологами,
магами.  Кто-то упал на снег,  расточая вопли. Кто-то, воздевая руки к небу,
кричал:  "Аллах,  аллах!  Ты слышишь меня?!" Кто-то неизвестно для чего гнал
прямо на шаха трех расседланных верблюдов.
     Расталкивая всех,  к  шаху приблизился дед Димитрия.  Он упал на колени
перед шахом Аббасом и пророчески произнес, что зрение будет возвращено, если
шах-ин-шаху угодно будет остановить уничтожение чудотворного храма.
     Шах  немедленно дал  приказание остановить разрушение,  и  дед Димитрия
просил шаха войти в  храм.  Опираясь на  руку Караджугай-хана,  шах медленно
направился  в  храм  и  по  просьбе  деда  остановился около  иконы  святого
Евстафия. Полутемный храм постепенно облегчал острую боль в глазах шаха.
     Дед  громко  молился  за  возвращение зрения  великому шаху,  защитнику
святого дома  Евстафия.  Дьякон  из  усердия хотел  зажечь  высокую восковую
свечу,  но дед Димитрия, продолжая молиться, свирепо замахал на него руками.
Али-Баиндур переводил шаху слова молитвы деда.  Полчаса простоял шах в храме
и был удивлен, увидев перед глазами изображение неизвестного человека.
     - Велик ваш пророк!  -  воскликнул шах и,  сняв с себя саблю, осыпанную
драгоценными камнями,  протянул Караджугай-хану,  повелев подарить ее храму.
Священник тут же благоговейно повесил саблю над иконой святого Евстафия.
     Узнав,  что старик, вернувший ему зрение, дед Димитрия, шах велел щедро
наградить деда и приказал сопутствовать ему в дальнейших походах.
     Гордости Димитрия и радости деда,  что ему удалось спасти Эртацминда от
гибели,  не  было  пределов.  Но  дед  не  зазнался  и  тихонько поделился с
Горгасалом содержанием полученного им большого кисета.
     И  это  было справедливо,  ибо еще утром дружинник-грузин,  стоявший на
страже у  ворот дома "барсов",  тоже почувствовал слабость зрения от режущей
белизны  снега.  Горгасал поспешно втолкнул дружинника в  темную  комнату и,
продержав там немного, без всякой молитвы вернул зрение ошеломленному парню.
Счастливое лекарство  по  совету  Горгасала испытал  дед  Димитрия  на  шахе
Аббасе.
     К вечеру вернулся Эреб-хан.
     - Царь  имеретинский снаряжает  посольство  для  переговоров  о  судьбе
царей, - известил Эреб-хан шаха Аббаса.
     Довольный  удачным  днем,  шах  согласился исполнить  просьбу  Саакадзе
посетить Носте.
     Георгий отправил в Носте деда Димитрия и Горгасала подготовить встречу.
В послании к Русудан он просил устроить пышный пир и сообщал, что приедет на
день раньше шаха.
     Прощаясь, Эрасти шепнул отцу:
     - Снег,  если еще не стаял,  добрые ностевцы пусть хоть языками слижут.
Зелень должна быть на деревьях,  а не шутки неба. Не дай бог, чтобы перс еще
раз ослеп, да еще во владении Саакадзе.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

     Сабашио - гряда Лихских гор - поворачивает от Самцхехеоба - Боржомского
ущелья -  круто на север,  где острым гигантским клином врезается в снеговой
хребет.
     Лихские горы разделяют два царства - Картлийское и Имеретинское. Бурные
реки,  прорезая каменные щели,  стремительно сбегают на  запад и  восток.  В
Имерети они зовутся Квирила, Дзирула и Чхеримела, в Картли - Большая Лиахва,
Пцис-проне, Алис-проне.
     Дремучий лес,  запутываясь ветками в  облаках,  зеленым панцирем закрыл
изломы гор.  Древний дуб,  бук, ясень, клен, явор и тополь, словно великаны,
широкой грудью защищают подступы к Имерети. Плющ, колючие кустарники и дикие
лозы опутывают вековые стволы.
     На темнеющих гребнях высот грозно осели, точно орлы, сторожевые бойницы
замков и монастырей. Когда-то здесь пролегал длинный торговый путь из Индии,
Персии в  Рим.  Через Сурамский перевал тянулась широкая дорога на  Фазиану.
Там  римские легионеры в  медных касках и  белых туниках стояли на  страже у
складов с  индийскими товарами.  Пристань оглашалась шумом  морской волны  и
торопливым говором купцов. По величественным водам голубого Фазиса, раздувая
паруса,   медленно  двигались  тяжелые  корабли  с   персидскими  тканями  и
хрустальными вазами парфян.
     Длинным  караваном ушли  века.  Оборвался широкий  путь,  густым  лесом
заросла древняя дорога. От нее в горах осталась только узкая тропинка.
     Но Имерети в тревоге. Не на