Папуна,  ворочаясь в  седле,  полученном им вместе с  высоким худым конем за
буйволов.
     Соседи сдержанно рассмеялись.
     Выехали на дорогу под крики и пожелания провожающих, Георгий оглянулся:
на крыше мелькнуло голубое платье Нино.
     Под быстрыми копытами неслась дорога, брызнуло острое солнце.
     У  поворота,  опершись на  посох,  стоял Бадри.  Он долго смотрел вслед
мчавшимся всадникам.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Над  тройными зубчатыми стенами  Тбилиси  ощетинились отточенные копья.
Спешно укрепляются угловые бойницы. Внизу, над заросшим рвом, быстрые лопаты
взметают тяжелый суглинок.  На  цепях,  под  охрипший крик дружинника Киазо,
вздымаются тяжелые бревна,  а  за  стеной у  восточных ворот  с  засученными
рукавами  суетятся  встревоженные амкары,  и  лихорадочный стук  молотков по
железным болтам отдается в душных изгибах улиц. На бойницах сторожевых башен
дружинники  укрепляют  крепостные  самострелы.  Но  огненные  птицы  еще  не
перелетают Мтацминда,  еще покоятся в  ножнах боевые клинки и  в напряженном
ожидании теснятся в колчанах тонкие стрелы.
     По темным улицам,  загроможденным арбами,  караванами мулов,  кричащими
толпами,   пробирается  Заза  Цицишвили,   окруженный  начальниками  дружин.
Торопливые приказания,  расстановка отрядов,  грохот камней,  сбрасываемых у
линий  стен,  бульканье  воды,  сливаемой  водовозами  в  огромные  кувшины,
заглушаются воплями бегущих из Тбилиси жителей.  Западные ворота, охраняемые
тваладцами,  широко открыты,  и поток нагруженных скарбом и закрытых коврами
ароб, облезлых и выхоленных верблюдов и теснящейся по сторонам разношерстной
толпы прорывается к горным теснинам,  в непроходимые леса,  ближе к границам
царства  Имерети.  Бегут  от  беспощадного  врага.  Спасают  скарб,  спасают
богатство.  Строго  исполняется приказ Цицишвили -  выпускать всех:  "меньше
голодных будет", и никого не впускать без особой проверки началниками гзири.
     Под  косыми  лучами солнца настороженно притаились матовые купола бань,
прочные навесы  амкарских цехов,  сине-желтые балконы узких  домов,  строгие
храмы.
     Густой сад, слегка тронутый желтизной, разбрасывает беспорядочные тени.
Сюда  едва  доносится  гул  взбудораженного города.  За  высокими  зубчатыми
стенами  высится  с  изящными башенками,  конусообразными вышками,  ажурными
балкончиками и  воздушными  арками  украшенный  крылатыми  конями  Метехский
замок, оплот трона Багратидов.
     Георгий  X  вскочил,  зашагал  по  ковру,  отрывисто роняя  слова.  Эта
привычка всегда раздражала царицу Мариам,  но сегодня она тщательно скрывала
досаду и облегченно вздохнула,  улыбкой встречая Луарсаба и Тина-тин. Царь с
нежностью обнял детей.
     - Дорогой Луарсаб,  не огорчайся,  ты слишком молод для боя,  но еще не
раз обнажишь на защиту Картли меч Багратидов.
     - Отец, мое огорчение не стоит высокого внимания царя Картли.
     "Да,  -  подумал  царь,  -  Шадиман  изысканно  воспитывает наследника,
слишком изысканно",  -  но  вслух посоветовал Мариам развлекаться,  Луарсабу
переменить шашку на более изогнутую. Тинатин указал дерево в саду с крупными
персиками.  Царица,  сокрушаясь о  войне,  попросила  царя  выслушать жалобу
Магаладзе на  дерзких азнауров и  гзири  Носте,  совсем  распустивших народ.
Георгий X поморщился,  вспоминая обещание, данное Магаладзе, строго наказать
виновных,  но на просьбу царицы подарить дочери Магаладзе, Астан, в приданое
Носте рассмеялся:
     - Носте не  растопит сердце Мирвана,  ведь  княжна похожа...  похожа...
похожа... На кого она похожа, Мариам?
     - Я  нахожу  княжну приятной,  но  если  Астан  меркнет перед  красотой
Русудан Эристави, тем более о ней необходимо позаботиться...
     - Да,  да,  - смутился царь и стал поспешно прощаться. Повернувшись, он
неловко зацепил треногий столик.  Серебряная чаша  со  звоном  покатилась на
пол.
     Царица приложила кончик ленты к сухим глазам: какой неприятный день!
     В нижнем коридоре толпились в походном снаряжении царские телохранители
в  ярко-синих одеждах,  желтых цаги и круглых шапочках,  задорно торчащих на
макушках.
     Князь  Шадиман мягким движением открыл дверь,  мигнул глазом,  и  почти
вслед  за  ним  в  боковую  комнату  вошел  Киазо.  Шадиман пронзил взглядом
дружинника.
     - Киазо, твой отец еще в тюрьме?
     - О  светлейший,  бог  свидетель,  отец  не  виноват.  Разве у  мсахури
поднимется рука на свой труд?  Какой-то злодей поджег царский амбар, а в яму
брошен бедный старик.  Светлейший,  ты  так милостив ко мне -  подарил коня,
вчера для  больной матери дал монету,  но  что делать малолетним сестрам!  Я
несу  царскую  службу,  работать некому...  Я  князю  Херхеулидзе ничего  не
сказал,  боюсь -  не поверит,  что отец чист перед царем, как перед богом, и
мне  тоже  перестанет доверять...  Могущественный князь,  освободи отца -  и
Киазо твой раб до смерти.
     Шадиман усмехнулся, поглаживая