тарую  губку,  круглые глаза
извергали пламя,  а  посиневшие губы  выплескивали,  точно  морские  брызги,
греческую брань.
     Около него скосилась поломанная лестница,  с верхней полки, свесившись,
болтались в  воздухе нитки с  остатками кораллов,  а  накренившиеся коробки,
точно  в  приступе  морской  болезни,  извергали разноцветные ракушки.  Пол,
усеянный кораллами, осколками перламутра и ракушками, напоминал морское дно,
но  Мамука с  тугим  кисетом в  руках стоял в  середине блестящих осколков и
чуствовал себя совсем как рыба на суше.
     Владелец морского дна,  Попандопуло,  увидя вошедших, бросился к ним за
сочуствием.
     - Кораллы давал,  розовую раковину давал,  коробку давал, перламутр ему
надо!
     - Зачем перламутр наверху держишь,  -  огрызнулся Мамука, - мы с князем
Ревазом  Орбелиани перламутр любим.  Серебро имеем,  золота  тоже  много,  а
только перламутр любим...
     - Перламутр любишь,  а  кораллы  торгуешь?!  Кольца  на  пальцы  мерил,
ракушки на язык брал... Перламутр тебе надо!! - задыхался Попандопуло.
     - Ничего,  хозяин,  Мамука  из  "Щедрого  кувшина" заплатит за  починку
лестницы. Нехорошо, если каждый день будешь падать, весь товар черту на хаши
пойдет... Ну, Мамука, покажи княжескую щедрость! - хохотал Дато.
     Мамука покосился на кулак Дато,  перевел взгляд в  сторону Георгия и со
вздохом протянул:
     - Мы с  князем всегда щедрыми были,  только зачем Мамука чужую лестницу
должен чинить?  Разве монеты в лесу растут?  Из уважения к тебе, благородный
азнаур, я куплю коралловые серьги для нашей Дареджан... Кольца тоже возьму.
     - Если коралл берешь, зачем перламутр торгуешь? - загремел Попандопуло.
- Справедливые азнауры,  если  коралл  берет,  зачем  наверх за  перламутром
посылает? Пусть перламутр тоже купит...
     - Зачем за перламутр платить, если кораллы нужны?
     Мамука беспокойно озирался.
     - Кораллы нужны, а перламутр с князем любишь?
     - Перламутр любим,  только у  тебя  больной перламутр,  на  полу  сразу
умер...
     - Он на полу умер,  а ты,  скумбрия, если не заплатишь, на стойке здесь
умрешь, - клокотал Попандопуло под хохот Георгия и Дато.
     Наконец Георгий сказал:
     - Оба виноваты.  Ты, хозяин, на починку лестницы жалеешь, а наверно, не
первый раз падаешь. А ты, Мамука, если с князем перламутр любишь, возьми для
Дареджан застежки, а то хозяин подумает - даром наверх посылал.
     Мамука покосился на Георгия и нерешительно сказал:
     - Нельзя все,  что любишь,  покупать, разве монеты на яблоне растут? Из
уважения к  тебе,  азнаур,  нитку  ракушек  возьму,  булавку с  кораллом для
тавсакрави Дареджан тоже возьму.
     Георгий и Даю,  смеясь,  выпроводили Мамука,  задвинули дверной засов и
сразу приступили к  цели своего прихода.  Дато расстегнул чоху,  вынул кусок
вощеной бумаги, исписанный греческими буквами, и бросил на стойку:
     - Переведи,  хозяин, получишь за испорченный перламутр, а не переведешь
правильно, в другом месте проверю, вместо перламутра на пол ляжешь.
     Попандопуло,  с  тревогой следивший за действиями азнауров,  облегченно
вздохнул и, сев на высокую скамью, углубился в изучение написанного.
     Дато  внимательно смотрел на  клочок  вощеной бумаги,  с  таким  трудом
наконец вырванной им  из  русийского киота,  в  нише которого Татищев хранил
свои записи.
     Георгий открыл засов двери, постоял у порога, наблюдая за улицей, снова
задвинул засов и подошел к стойке.
     Попандопуло с  трудом  дословно переводил трудную  рукопись,  очевидно,
часть большого послания:

     "...С  Юрьем царем договоритца бы!..  Годы тяжелые на Руси,  нестроения
великия,  бояры разоряются,  дворцовые села,  черные волости,  пригородки да
посады дворянам и мелким служилым людям в поместьи попали.  Пожары,  да мор,
да  голод городы рушат.  Крестьяне от прикрепленья бегут на окраины,  гуляют
казацкими  вольницами,   государевых  ближних  людей  побивают,   да  животы
грабят... Поганство по свету радуетца...
     А как Юрьи дочь царевну Тинатин за царевича Федора Борисовича отдаст да
в присвоенье у великого государя нашего будет,  да зачнет государь наш Борис
Федорович по  родству торговый люд  посылать в  Иверию,  да  свободные земли
пашенными людьми заселивать,  а  земли у  грузинцев сочные,  скотом и шелком
богаты -  широкие пути,  речные да пешие,  Русии откроютца.  От бусурманских
стран  заслоны  поставим  из  крепостей,   да  в  береженье  торговых  людей
стрелецкие сотни пришлем...
     Святейший Иов,  божиею  милостию патриарх царствующего града  Москвы  и
всего Русийского царствия благослови и..."

     На этом запись обрывалась, к сожалению не столько азнауров, любопытство
которых было полностью удовлетворено, сколько оживившегося Попзндопуло. Он с
большим усердием объяснил азнаурам на  чистом грузинском языке  тайный смысл
части послания Татищева русийскому патриарху.
     Едва  скрывая  возмущение,  азнауры щедро  расплатились с  Попандопуло.
Дато,  тщательно запрятав в  чоху  вощеную  бумагу,  посоветовал Попандопуло
забыть об их посещении, на что грек дал клятвенное обещание.
     Но  не  успела  закрыться  дверь  за  Георгием  и  Дато,  как  ковер  с
изображением Олимпа, скрывавший внутреннюю дверь, приподнялся, и из-за ковра
поспешно  вышел  Али-Баиндур,   с  довольной  улыбкой  поглаживая  волнистую
бороду...

     Георгий и  Дато ворвались к  Арчилу настолько возбужденные,  что  не  в
состоянии были  выговорить даже  приветствие,  пока Папуна не  поднес им  по
большой  чаше  вина.  Опорожнив залпом  чаши  и  предварительно осмотрев все
входы, они шепотом посвятили Арчила и Папуна в свое открытие.
     Арчил  успокаивал  друзей:  от  желания  до  выполнения  много  времени
пройдет.