ам д { Э, вьеннскому, арелатскому, 
таррагонскому, лионскому и их епископам, и также всем князьям, графам и баронам 
южных областей.
Только притворным спокойствием папы, его верой в несокрушимую крепость Церкви, 
можно объяснить предложение баронам тулузским гостеприимно принимать 
легатов-цистерцианцев. Не прошло и месяца проповеднической и административной 
деятельности Райнера, успевшаго произнести несколько интердиктов и удалить 
многих духовных лиц с их мест, как папа отправил его в Испанию по тем же 
церковным делам, и обязанности его всецело поручил Гвидону, послав о том (13 
мая 1198 г.) циркулярное извещение по всем южным епархиям. 
Через год Райнер вернулся; его полномочия на вторичное легатство были 
подтверждены 12 июля 1199 года, и в тоже время всему местному духовенству 
предписывалось удвоить наблюдение за еретиками (7). 
Прошло полтора года опыта. Мирные распоряжения не приводили ни к чему; усердие 
бернардинских фанатиков в Лангедоке, оскорблявшие тамошнюю традицию свободы, 
только возбуждали ненависть в народе, безразлично - в католиках ли, или 
еретиках. 
Ересь по прежнему стучалась в ворота Рима. Первосвященник римский не решился 
приехать в Витербо - город наполнен еретиками. 
Влияние еретиков усиливалось, можно сказать, на глазах у папы, в его вотчине и 
было способно привести Иннокентия в негодование. Однако и тут он только 
повышает тон; дух относительной умеренности и теперь не покидает его. 
В послании к жителям Витербо от 25 марта 1199 года он, под угрозой проклятия, 
запрещал им повиноваться еретическим сановникам. Как ленный государь, он 
освобождает их от клятвы и лишает должностей тех консулов, которые позволяли 
себе заседать рядом с еретиками. Патаренов он повелевает выгнать в течении е 
пятнадцати дней, и лишь на случай ослушания грозит им войной и гневом, который 
покажет им всю силу апостольского меча (8). 
Все эти угрозы, как оказалось впоследствии, не оказали должного впечатления; 
всякое отлучение было бессильно; прекращение церковного католического 
богослужения только радовало большинство. Лишь одно личное прибытие папы могло 
поправить католическое дело, побудив еретиков удалиться из города. 
Сцены в Витербо поэтому демонстируют неизбежность той политики, принять которую 
Иннокентий мог только в силу исключительности обстоятельств.
Ни о каком участии Юга в католических интересах нельзя было и думать. Одна 
партия никак не могла понять другой. У каждой были противоположные пути, 
сойтись на которых было невозможно. Каждая имела своих борцов, героев и вождей. 
Чем был для католичества Иннокентий III, тем для альбигойства в некотором 
отношении служил Раймонд VI. Мог ли он думать об уступках и смирении, даже если 
бы при его дворе верили слухам о крестовом походе? На него были обращены 
надежды последователей нового вероучения. Он не скрывал своего покровительства 
ереси. В церковь он водил своего шута, который подпевал священнику, кривлялся, 
гримасничал и, стоя спиной к алтарю, благословлял народ. Граф во всеуслышание 
говорил, что цистерцианские монахи не могут оставить свою роскошь, что он сам 
хотел бы походить на альбигойских проповедников и мучеников. Цистерцианский 
аббат жаловался ему на еретика Гуго Фабри, который хвастался тем, что осквернил 
католический храм в Тулузе и, между прочим, рассказывал, что в священнике, 
совершающем таинства, присутствует демон. Граф в ответ на это сказал, что за 
подобные пустяки он не накажет и последнего гражданина в своем государстве. Все 
знали, что в его свите были проповедники, утешенные и диаконы альбигойские. 
Раймонда часто видели на торжественных собраниях еретиков. Иногда эти собрания 
устраивались в его собственном дворце. Он преклонял колена, выслушивая молитвы 
утешеннных или принимая их благословение. Его желанием было умереть на руках 
"добрых людей". 
"Ради них, - говориль он, - я готов лишиться не только всего государства, но и 
самой жизни".
Все знали, что своего сына он хотел отдать на воспитание альбигойским архиереям.
 Он презирал католические уставы, хотя не особенно следовал и альбигойским. Он 
по примеру своего отца поменял пять жен,; три из них пережили его. Раймонд мало 
стеснялся католическими приличиями, хотя официальцо держал капеллана. Раз, 
играя с ним в шахматы, в ответ на его замечание, он сказал: "Бог Моисеев, 
которому ты веруешь, тебе не поможет, а меня истинный Бог не оставит". Он прямо 
высказывал свои убеждение, мало стесняясь окружающих. "Сразу видно, что дьявол 
создал мир, ничего в нем не делается по-нашему", говаривал он, когда бывал в 
раздраженном состоянии духа (9). 
Между тем, по своему характеру, это был типичный средневековый рыцарь; 
трубадуры воспевали его в песнях; он сам не забывал дам в своих сонетах. В 
войне он отличался блеском, пышностью и храбростью. Но, неукротимый на поле 
битвы, он терялся среди кабинетных рассуждений. Он не был создан для 
дипломатической деятельноти, для государственных дум. Его двойственный характер 
сложился под воздействием тех условий, в какие его поставило альбигойство. Он 
веровал в ересь, но, опасаясь католической Церкви, не смел высказаться. Такого 
же поведения он заставлял держаться и своих вассалов, еще более ревностных 
поклонников ереси, таких, как виконтов Раймонда - Роже безьерского, Гастона VI 
беарнского и графов Раймонда-Роже де Фуа, Жеральда IV Арманьяка и Бернарда IV 
Коммингского. Своей нерешительностью тулузский граф парализировал их и все дело 
альбигойцев. 
Натура неравномерно одаренная, Раймонд, захваченный новыми обстоятельствами, 
бесплодно растратил свои силы и под конец жизни с болью в сердце, обесчещенный, 
сдался курии, которую так ненавидел. У него не доставало ясности политики, 
потому что недоставало твердости воли; эт