арии, — говорили они, — никогда не 
страдал для людей, во гроб не был положен и из мертвых не воскресал».
Отсюда они выводили бесполезность Причастия и Крещения как таинств.
Поколебав прочность католической догматики, они устроили свою собственную. 
Вместо христианской Троицы они привносили дуализм. Земля и небо, учили они, 
существовали предвечно, никто их не сотворил. Благодетель-Бог не мог быть 
творцом порочного. Чтобы отделить духа злобы, царя плоти, должно отказаться от 
телесных удовольствий, от брака, от мясной пищи.
Народ между тем говорил, будто они предавались тайным наслаждениям, пели 
песнопения в честь дьявола, который показывался в виде разных чудовищ; что 
детей, приятых на ночных собраниях, они сжигали, а пепел их съедали. Все это, 
естественно, возникало в умах по причине гадочности новых иноверцев, сильно 
занимавших народ, который окружал их толпами. Собор, видимо неискусный в 
богословской полемике, был скорее расположен верить тем слухам и сказкам, 
ходившим в толпе. Уже восемь часов продолжался допрос. Геройство обвиненных 
привело членов собора еще в больший ужас. Им предложили покаяться, а иначе, по 
приказанию короля, грозили сожжением. «Заканчивайте скорее ваши допросы и 
делайте с нами, что хотите, — отвечали еретики. — Смотрите, мы видим там Царя 
нашего небесного, он простирает к нам руки, чтобы вести нас в вечное 
блаженство».
Смертный приговор был произнесен над всеми; пощадили только монахиню и клирика, 
которые отреклись от учения. Раздраженная чернь хотела своими руками разорвать 
демонов; королева, бывшая тут же, предупредила толпу и, замахнувшись тростью, 
выколола глаз своему бывшему духовнику. Сначала думали устрашить осужденных, 
так как погибали люди, любимые королем и знатью за свой ум и чистую жизнь. Но 
один из догматов их веры требовал мученичества за убеждения. По дороге они сами 
торопили стражу, желая насладиться собственными мучениями. Все тринадцать 
человек, а именно десять каноников городского монастыря, предводимые Лизоем, 
Герибертом и Стефаном, отважно взошли в пламя костра. Еще долго оттуда 
раздавались их крики 72.
Летописцу, описавшему эти сцены в Орлеане, казалось, что впредь католичество 
будет нерушимо во Франции и что ересь исчезла с лица земли. В сущности, она 
только начиналась, внезапно перекинувшись отсюда в Люттих и Аррас. Там схватили 
еретиков, пытали, но ничего не узнали и только изменой добыли тайну учения, 
которое оказалось тем же орлеанским с примесью практических наставлений о делах 
милосердия, молитвы и воздержания.
Епископы Юга были настороже, они отовсюду получали извещения о симптомах, 
опасных для Церкви. Катаров видели везде — одна бледность лица, истомленный вид 
казались испуганным властям достаточным свидетельством в пользу еретичества.
Так, в сороковых годах шалонский епископ советовался с Вазоном Льежским о мерах 
против еретиков его епархий. Он получил от умного и кроткого епископа Льежа 
самое разумное наставление по этому поводу, которое, по-видимому, принесло 
благотворные последствия.
«Бог не хочет смерти грешника, — писал Вазон, — он ищет лишь покаяния и жизни 
его».
Между тем успех ереси так возрастал, что в 1049 году большой собор в Реймсе из 
двадцати епископов, пятидесяти аббатов и прочего духовенства должен был 
постановить отлучение на еретиков и всех тех, кто «чем бы то ни было будут 
оказывать содействие новому учению» 73.
Со второй половины XI века история катаров принадлежит исключительно Югу 
Франции. В 1056 году в Тулузе новый собор отлучил еретиков и их покровителей, 
которые скрывались даже между вельможами, но он же обличал духовенство в 
симонии и порочной жизни. Тогда же епископ Безьерский отлучает весь город 
Сен-Жилль, и, когда один приор этого города не послушался распоряжения 
епископского, папа Александр II подтвердил отлучение вторично в 1062 году, 
причем приказал вырыть из земли трупы умерших во время интердикта и вынести их 
с кладбища за черту города74.
Мы не имеем сведений о мерах против еретиков во второй половине XI века. К 
началу следующего столетия число катаров столь увеличилось, что они стали 
населять целые города в Аженуа и проповедовать столь открыто, что капеллан 
Вильгельма IX Аквитанского Рауль Арденнский должен был писать против них особое 
слово. Катарам вторили другие голоса, разделившие ту же оппозицию против Рима, 
но основывавшиеся исключительно на Библии, подобно позднейшим кальвинистам.
Деятельность Петра де Брюи и Генриха, предшествовавших Петру Вальдо, относится 
именно к этому рубежу между XI и XII веками, но мы оставим ее пока, как не 
причастную чисто дуалистическому движению, которое в это самое время 
окончательно утверждается в Альбижуа.
Свидетельство о последнем записано по следующему поводу: епископ города Альби 
Сикарт и аббат Кастра Годефруа хотели заключить в тюрьму отлученных еретиков, 
но народ воспротивился этому, власти города и даже рыцари оказали энергичную 
поддержку во имя своей муниципии. По всей вероятности, духовенство уступило 
перед соединенной и крепкой силой 75. Это обстоятельство достаточно показывает, 
что ересь в Альбижуа составляла тогда явление обыкновенное и признанное, если 
уже не охватившее большинства торгового и рыцарского сословия.
Это происходило около 1115 года, а через четыре года тулузский собор, 
состоявший из южных епископов, под предводительством самого папы должен был 
произнести анафему катарам и отлучить всех, кто, обязанный преследовать, 
допускает их к своим владениям или защищает как сообщников. Эту самую формулу 
вместе с обличением пороков в среде духовенства повторил латеранский собор, 
происходивший в 1139 году76.
Упрочившись в Лангедоке, уже успев обратить на себя усиленное внимание римской 
курии и ее главы, ересь перекинулась к Северу. В Шампани, в замке Монтвимере 
(по