городских сводах законов настоящего 
времени — от должности мэра до выборных органов. Но тогда они поражали обаянием 
новизны и теми благами, которые получало от них общество. Кутюмы, хартии, 
статуты дают ясную картину лангедокских городов XII и XIII столетий. Все, 
жившие в стенах общины, могли продавать, покупать, приобретать и отчуждать свое 
имущество, по произволу, без платежей, без всякого ограничения. Для продажи 
вещи требовалось предварительно вынести ее на городскую площадь. Вступать в 
брак всякий горожанин и всякая горожанка могли с кем угодно, но община хотела 
обеспечить их собственное безбедное существование. Вникая в домашний быть семьи,
 она, по примеру римскому, обращала много внимания на имущественное право. 
Каждый, получивший в приданое тысячу солидов, должен был по крайней мере 
половину дать жене в виде свадебного подарка. Если жена умирала, то этот дар 
возвращался мужу, тогда как приданое переходило в род жены. Завещание, хотя бы 
словесное, но сделанное перед людьми, достойными доверия, имело силу писанного 
и законно засвидетельствованного.
Южная община сжилась со всеми такими юридическими правилами; замена их другими, 
появившимися в условиях иной жизни, была знаком падения свободы, порабощения 
иному народу. Городское полицейское законодательство было на юге особенно 
подробно и обстоятельно. Проступки против порядка наказывались пеней. Ее 
величина определялась характером и важностью преступления.
Правительство в эту эпоху цехов и монополий должно было иногда принимать вид 
коммерческой агентуры; оно следило за рынками, равно за правильностью мер и 
веса, обман в которых вел за собою самую большую пеню, а в Виллафранке, 
например, уличенный в обмане, за неимением средств к уплате, должен был 
обнаженным пройти по главной улице города. В некоторых общинах продолжали 
существовать даже божьи поединки. Кровопролитие в городе было запрещено 
законом; даже угроза мечом влекла штраф (двадцать солидов). Убийца лишался 
имущества и изгонялся из общины.
Город мог гордиться своей обширной свободой: всякий, кто селился на его 
территории, уже тем делался свободным. Потому община была единственным светилом 
для земледельца, обреченного на несчастную участь, для этого раба, бывшего 
собственностью своего господина, и виллана, лично свободного, но прикованного к 
своей несвободной земле. Оттого вне общины ему не представлялось в будущем 
ничего отрадного и он должен был бы тяготиться своей жизнью, родясь, работая и 
умирая для своего господина. Когда барон из страха мучения ада, боясь Бога или 
чаще из земной корысти, освобождал крестьянина от крепости, тогда, радостно 
вступая в ворота гостеприимной общины, он делался равноправным и даже страшным 
для своего бывшего господина. В общине нивелировались средневековые сословия, и 
тем более это можно сказать про общины лангедокские, история которых и есть 
история Юга. Блеск ежегодных торжеств и праздников общины особенно поражал 
после суровых, повседневных впечатлений. Он был предметом восторгов и 
наслаждений в годы детства горожанина; он же занимал его под старость, как 
символ крепости и долговечности его родного города. С торжественным выбором 
консулов, с этими звуками вечевого колокола, знакомыми слуху каждого ребенка, с 
пышными процессиями, пестротой и яркостью цветов в нарядах мужчин и женщин, с 
этими античными багряными тогами, украшенными горностаем, были связаны лучшие 
воспоминания горожанина. Когда он венчался, то опять священный обряд приводил 
его к ногам консула, которому молодая пара приносила дары из цветов и плодовых 
ветвей, с соблюдением целого этикета по старому обычаю. Во всех случаях жизни 
он встречался с той же властью, в которой признавал силу самого себя и которая 
была его гордостью. Высоко поднимался гнев народа, когда задевали его интересы, 
когда затрагивали его богатства. Еще сильнее становился народ, когда грозили 
его свободе. И, конечно, отчаянное мужество должно было явиться в нем, когда 
оказались задеты его самые дорогие убеждения, без которых немыслима жизнь 
сердца, — убеждения религиозные.
Эти города, прекрасно награжденные природой, веками предоставленные самим себе, 
привыкшие пользоваться свободой, достаточно обеспеченные, стали напрягать все 
усилия к удовольствиям жизни, к обогащению. Богатство могло еще более возвысить 
их политическое положение. Каждый из них думал о собственных выгодах и в 
окружающих политических обстоятельствах привыкал видеть верное и удобное к тому 
средство.
Двенадцатому столетию, в которое организовалась община, современно великое 
крестовое движение, охватившее целым потоком святого чувства всю западную 
Европу. Этому движению суждено было не только сберечь общину, но и дать ей 
большое процветание. Действительно, дух и характер крестовых походов сильно 
благоприятствовали обогащению и потому усилению городов. Все, что в Палестину 
стремилось за небесными благами, оставляло в пренебрежении земные блага. Если 
крестоносцы были люди восторженные, если святое увлечение двигало их существом, 
то оставшиеся дома принадлежали скорее к числу хладнокровных натур, к категории 
материалистов века. Они, движимые совершенно иными побуждениями, более 
преклонялись перед земными идеалами. Потому имущества и владения крестоносцев, 
большею частью погибавших в походах, переходили целиком в их руки за ничтожные 
суммы. На эти средства граждане могли приобретать себе от феодалов и новые 
льготы, и новые источники доходов. Всякому коммерческому предприятию открывался 
тогда удобный исход; всякий практический расчет осуществлялся во время экстаза 
и общего увлечения любимой идеей.
Города Апеннинского полуострова особенно выиграли благодаря своей врожденной 
предприимчивости. Но и лангедокские республики, ученицы итальянских, 
воспользовались долей, предоставленной некоторым из них выгодами 
географического положения, близостью моря и судоходных рек, а всем прочим — 
счастливым соседством и агитацией политической деятельности. Добыть деньги, 
сделавшиеся тогда конечною целью всех стремлений, не было также особенно трудно.
 Перевозить крестоносцев, снабжать их всевозможными припасами бы