вступило в город крестоносное воинство, предводительствуемое легатом. 
Монфор на этот раз отказался от участия в процессии; он остался в своем лагере. 
Один из проповедников, аббат сернейский, "с особенной ревностью работавший над 
делом Христовым", узнав, что множество еретиков собралось в своем молитвенном 
доме, направился прямо к ним; он думал обратить их в католичество. 
Сопутствуемый стражей, он вошел в длинную залу, наполненную мужчинами, 
преимущественно из "совершенных" альбигойцев; они понимали, что это последняя 
их дружеская беседа в жизни. Католический аббат стал говорить с ними в своем 
духе. - "Зачем пришел ты сюда проповедывать? - говорили ему. - Нам не надо 
вашей веры; мы проклинаем Церковь Римскую. Напрасно трудитесь вы, ибо ни смерть,
 ни жизнь, как гласит Апостол, не могут отлучить нас от той веры, которую мы 
исповедуем." После таких слов аббату оставалось только удалиться. Он пошел в 
другой дом, где собрались одни женщины, но нашел их еще более непреклонными и 
еще более решительными. Тогда-то вступил в город сам Монфор. Первым его 
распоряжением было согнать на одну площадь всех еретиков. "Этот истинный 
католик, - говорит его летописец, - хотел всех их спасти и привести в лоно 
истины." Но, так как все такие попытки оказались напрасными, то Монфор приказал 
выдти вперед "совершенным"; те безмолвно повиновались. Их оцепили солдатами и 
повели за городские ворота. Тут, на скалистой площадке, был приготовлен 
огромный костер. Более полутораста человек мужчин и женщин было перевязано и 
кинуто в огонь. Они, благословляя имя Божие, радостно приветствовали свою 
участь. "Даже не было бы необходимости прибегать к силе, - замечает 
католический летописец, - ибо закоснелые в своем нечестии, они с веселой 
сердечностью кидались в пламя" (70). Только три женщины были выпрошены одной 
католической баронессой для обращения их в католичество. Остальные еретики, т. 
е. "веpные", как будто были обращены в католичество; конечно такое обращение 
альбигойцев было притворное. С Вильгельмом Монфор поступил довольно великодушно,
 хотя объявил себя государем Минервы, согласно условиям договора: он дал 
Вильгельму в вознаграждение несколько доменов в окрестностях Безьера. Духовные 
на радостях получили награды, как например, епископ безьерский Регинальд, 
которому достался замок, конфискованный крестоносцами. За то он должен был 
признать своим прямым государем Монфора. Непосредственным следствием падения 
Минервы было подчинение Амори, владетеля Монреаля. Он прислал депутацию Монфору 
и сдал ему ской замок, в замен чего получил домен не столь надежный, без 
укреплений и открытый для нападений.
Все такие подчинение не были прочны. При первом же случае покорившиеся 
лангедокские бароны поднимались и снова становились врагами пришельцев.
Кроме Монреаля, подчинились следом за Минервой и другие окрестные замки. 
Пейриак защищался только два дня; Рье неделю. Венталон сдался добровольно, хотя 
Монфор тем не менее приказал срыть замок в наказание за его помощь осажденным в 
Минерве. Когда же прибыли новые крестоносцы под предводительством рыцаря 
Вильгельма Капка и когда известили о скором прибытии бретанцев, то надежды 
Монфора должны были сильно возрасти. Теперь он задумывал уничтожение самых 
крепких баз национальной оппозиции, а вслед за этим - о решительном движении на 
Тулузу. К тому обнадеживало его одобрение из Рима, как раз теперь высказанное в 
папской булле от 28 июня 1210 года; она пришла в лагерь крестоносцев после 
взятия Минервы. В ней Иннокентий III "апостольской властью" подтверждает за 
Монфором и его наследниками обладание "государством альбигойским" со всем, что 
относится к нему. В этот же день была подписана булла к лангедокскому 
духовенству нарбоннской и других епархий с приказанием отдавать в распоряжение 
Монфора все имущество еретиков, которые не обратятся в католичество. Легатам 
своим, Арнольду и епископу Риеца, папа предписывал собрать денежные пособия на 
крестовое дело в диоцезах Безансона, Бордо, Вьенны, Памплоны, Лиможа, Клермона, 
Пюи, Кагора и Родеца; кроме того им предлагалось принять меры к сбору 
приношений и по другим провинциям (71). Надеясь на успех таких мер, Монфор мог 
предпринять осаду того крепкого пункта, который всего бoлее всего страшил его 
после Минервы, а именно замка Терм.
На скатах гор, которые идут параллельно морскому берегу по направлению от 
северных границ нарбоннского графства вплоть к Пиринеям, замок Терм представлял 
единственно сильную крепость после Минервы. Взятием его обеспечивался тыл 
крестовой армии; ранее же того нельзя было приступить к осаде самой столицы. 
Терм возвышался на гребне высокой горы, окруженной с трех сторон скалами и 
стремнинами; доступ к замку был открыт только с одной стороны, по высокой 
ложбине высохшего потока, подниматься по которой было весьма затруднительно и 
опасно. Два предместья, отделенные одно от другаго стенами, окружали крепость. 
Стены возвышались одна над другой; наружная, со стороны доступной нападению, 
упиралась в искуственный бастион из обрыва огромной скалы; проникнуть в 
крепость можно было только через тройную битву у каждой стены. Издали вся эта 
масса природных и искуственных укреплений представлялась гигантской чалмой. В 
замке давно ждали нападения; потому гарнизон был усилен каталонцами, привыкшими 
к войне; здесь же во множестве из окрестного края, по примеру Минервы 
сосредоточились альбигойцы. Барон термский, Раймонд, славился на всем Юге своим 
строптивым и отважным характером. О нем ходила молва, что он имел обыкновение 
выражаться: "народы боятся виконта безьерского, графа тулузского и короля 
арагонского, а король аррагонский с графом тулузским и виконтом безьерским 
боятся господина Терма". И Раймонд термский искycнo соответствовал такому 
изречению; он прекрасно лавировал между сильными соседними государями и до сих 
пор не признавал ничьей посторонней власти над собой. Без королевства, без 
графства, он был сам себе королем и графом. Седины его, прямота и честность 
характера внушали уважение. Как за