го наложено, "ибо 
достаточно для него было наказания жестокой и суровой великой печали, и великой 
скорби, и великого стыда, который он перенес, когда утратил свое одеяние и всю 
честь, кою он некогда имел от Дома". Именно в этом движущие силы поведения 
достойного, но достаточно удаленного от монастырского духа. "Человек, который 
сохраняет приличие только лишь из-за боязни стыда или из желания чести, даже не 
начинает настоящую жизнь монаха". [438] Тонкости аббата Иуста не касаются 
тамплиеров, которые чувство чести кладут в основу своего Дома. 
      В "Установлениях" очень мало наказаний за сексуальные проступки: имеется 
в виду только изнасилование, которое следует судить более сурово, и случаи 
содомии, менее строго наказуемой. Составитель не задерживается на них; он много 
сильнее озабочен опасностью, которую представляют для тамплиеров драки и 
интриги. Ибо рыцари питают страсть к политике: к соперничеству внутри своей 
общины; к феодальной политике ордена в качестве земельного магната в Сирии; к 
международной политике на европейской арене самой роковой стороне их 
деятельности. 
      Тамплиеров теологические вопросы не занимали безмерно. Дьявол и ад, две 
навязчивые идеи монастырской литературы средних веков, отсутствуют в их 
писаниях. Борьба против врагов плотских изгоняет множество демонов, часто 
посещающих монахов, заточенных в монастыре. Поражение более серьезно, нежели 
грех. Романтическая традиция, которой угодно делать мистиков из этих воинов, 
может основываться только на утраченных тайных доктринах или на нелепых 
выдумках. Абсолютная вера в апостольскую власть, которой обладают их капелланы, 
отпуская братьям почти все грехи в пределах доступного, ожидание рыцарями более 
или менее близкого конца на поле битвы и уважение к своему уставу, которое 
весьма походит на исламское почитание Корана, упрощают их духовные проблемы. У 
них также есть чувство "участия всех вместе и каждого для себя" в сокровищнице 
милостей ордена, "в добрых деяниях Дома, которые творились изначально и будут 
твориться до конца". Все черпают там, каждый вносит туда свою часть. Набожность 
сочетается с корпоративным духом, а послушание - с честью. Но следовало, чтобы 
устав подкреплялся железной дисциплиной, одновременно предписанной и 
соблюдаемой, и чтобы обычаи Дома рассматривались как действительно 
неприкосновенные, даже для магистра и его совета. В самом деле, последние 
иногда предаются серьезному наказанию за то, что переворачивали установления, 
но никогда за то, что не считались [с ними]. 
      Самое суровое наказание - потеря Дома, или исключение из 
ордена налагается в десяти определенных случаях: за симонию, [*2] за раскрытие 
секретов капитула, за убийство христианина, за мелкую кражу (в самых разных 
значениях), за недозволенный выход из замка или запертого дома, за заговор, за 
предательство, ересь, содомию и за бегство с поля боя. 
      И ежели брат совершит поступок, за который он отныне должен покинуть Дом, 
то, покуда его не отпустили <...> он должен явиться голым, только в штанах, с 
ремнем на шее, на капитул к своим братьям; <...>и после магистр должен выдать 
ему отпускную грамоту, чтобы он отправился спасаться в другое, более сгрогое 
сообщество <...> 
      Однако это суровое правосудие иногда смягчается. 
      Во время магистерства Армана Перигорского некоторые рыцари, "мужи 
достойные и доброй жизни", были подвергнуты добросовестному обсуждению, и 
обнаружилось, что они повинны в симонии, покупая свое вступление в орден. Они 
долго пробыли братьями Дома, и никто не обвинял их в таком проступке. Тем не 
менее они были "в великой сердечной печали" и исповедались магистру, которого 
это также очень огорчило. Вместо того, чтобы передать дело генеральному 
капитулу, которому пришлось бы их исключить, Арман Перигорский держал совет "со 
старыми и наиболее мудрыми мужами Дома", поверив им секрет. Они решили 
"направить курьера в Рим, чтобы спросить об этом Папу и просить его направить 
свою волю архиепископу Цезарейскому, который был другом Дома и приближенным". С 
папского одобрения архиепископ даровал прощение рыцарям-симонитам, и капитул, 
составленный из членов совета магистра, "сделал их братьями снова, как если бы 
они никогда не были братьями". 
      И дела сии были совершены потому, что они долгое время были братьями Дома 
и были мудрыми и достойными мужами, и доброй жизни, и благочестивыми. И потом 
один из них стал магистром ордена Храма. И вещи эти, - говорит составитель, - 
слыхал я, как рассказывали достойные мужи, жившие в это время, ибо я знаю это 
только от них. [439] 
      Говоря - "И потом один из них стал магистром ордена Храма" - вероятно, 
имеют в виду Гийома де Соннака, магистра с 1247 по 1249 г., который ко времени 
своего избрания был уже стариком. Подобная щепетильность из-за симонистского 
вступления в орден довольна редка в XIII в., особенно по отношению к человеку 
совершенно достойному. Однако мы обнаруживаем, что сами тамплиеры требуют 
иногда вклад, прежде чем принять соискателя, хотя никакая буквально плата не 
была позволена, и факт этот имел место в магистерство Гийома де Соннака. [440] 
Второй проступок, который влечет изгнание из ордена, - раскрытие капитула. 
Далекое от того, чтобы покрывать таинственные церемонии, это молчание - лишь 
необходимая предосторожность, дающая свободу дебатам. Магистр не может 
"приказать вне капитула сказать что-либо, произошедшее на капитуле", хотя он и 
может заставить рассказать об этом на следующем собрании, особенно когда есть 
основания полагать, что братья "ввели новшества", то есть создали досадные 
прецеденты. 
      Как кара за убийство,