этого бился бессильным телом в руках своего 
наследника. Сдавливая ему горло отец Марк неотрывно смотрел на группу 
беседующих господ. Не дай бог кому-то из них придет в голову обернуться. Отец 
Марк покрылся мертвецким потом, даже рука, душившая наблюдательного старика, 
сделалась мокрой.
Не дай бог, обернуться!
Отец Мельхиседек последний раз дернулся и сделавшись вдруг много тяжелее, повис 
на плече у своего убийцы. Тот, помедлив еще секунду для страховки, убрал руку с 
его горла. И только в этот момент шевалье де Труа посмотрел в их сторону.
— Спасибо, господи, — искренне прошептал отец Марк и изо всех сил помахал 
рыцарю рукой. Тот сразу же, почуяв неладное, подбежал, задыхаясь.
— Он попросил проводить его в церковь, — но вдруг стал задыхаться, торопливо и 
потрясенно объяснил отец Марк. — Сердце не выдержало. Он хотел умереть, стоя на 
коленях во время молитвы.
Голова отца Мельхиседека была опущена на грудь и белых следов от убийственных 
пальцев видно не было…
— Отнесем его в дом, — прошептал отец Марк.
— Но он, — по щекам шевалье де Труа текли слезы, — он же хотел в церковь.
— Туда можно вносить только омытое тело.
— Его душа всегда была омыта святым духом, — сказал рыцарь и слезы из его глаз 
потекли еще пуще.



ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. ДУХОВНИК

— Мой отец был родом из лангедокских Труа, а матушка была дочерью весьма 
небогатого рыцаря из свиты герцога Бургундского. Ни родовитостью, ни положением 
она никак не могла равняться с отцом. Это был брак по любви, и поэтому вызвал 
раздражение среди отцовских родственников. Разрыв этот продолжался до самой 
смерти моих родителей, последовавшей в прошлом году. Как и следовало ожидать, 
неприязнь отцовских родственников распространилась и на меня, они относились ко 
мне как к бастарду. Ненависть к Бургундии и бургундцам застила им глаза. Они 
начали ходатайствовать перед королем Филиппом-Августом о лишении меня ленных 
прав. И сколь беззаконным ни было это ходатайство, они не оставляли своих 
намерений. И тогда я отчаявшись, потеряв родителей, горячо любимых мною, 
гонимый злобными преследованиями родственников, решил покинуть Францию и 
отправиться за море. Еще при парижском дворе я был посвящен в рыцари, и в 
сердце моем воспылало желание отдать несчастную жизнь мою какому-нибудь благому 
делу. Я узнал, что палестинским государям всегда требуются воины, ибо год от 
года сарацинский натиск нарастает. Но прибыв на место я увидел, что жизнь 
здешняя по большей части пребывает в сонном запустении. Мне хотелось действия, 
героического и немедленного. Я узнал, что только орден храма Соломонова ведет с 
сарацинами непрерывную и беспощадную борьбу, никакими перемириями не 
прерываемую, даже когда объявлен мир между королем Святого города и султаном 
Вавилонским.
Разумеется, я поспешил обратиться в капитул ордена с просьбой о зачислении меня 
в престижные ряды воителей за веру. Я и происхождением своим, и всем прочим 
вполне мог претендовать на честь быть принятым. Мне отказали, но предложили, 
сообразно с существующими правилами, выдержать годичное послушание. Мне 
надлежало немедленно удалиться из столицы в место, по возможности пустынное, и 
там предаваться очищению помыслов с помощью молитвы и поста. А также 
совершенствованию воинских навыков… Поначалу и тут сыграла роль моя молодость, 
я хотел обидеться и обратиться к иоаннитам, ибо те предлагали мне свой плащ 
сразу, но, подумав, решил не спешить. Во-первых, меня ничуть не привлекала роль 
больничного сидельца. Я рассчитывал наносить раны (врагам), а не врачевать их, 
а во-вторых, я узнал, что испытательный срок у храмовников вещь обычная, и 
ничуть не унизительная даже для самых родовитых претендентов, и избавлены от 
нее разве только особы королевской крови. И вот я здесь.
Была, кстати, и еще одна причина, по которой мне все равно пришлось бы ждать 
вступления в орден — денежный взнос. С собою я взял денег не слишком много, мне 
пришлось посылать за ними за море, домой. С их получением тоже произошла 
заминка, мои лангедокские родственники соглашались мне выслать нужную сумму 
только в обмен на мои тамошние владения. Переписка заняла немало времени. Лишь 
в ближайший месяц я жду поступления необходимых мне денег.
Отец Марк слушал юношу с самым безучастным видом, но внутри у него все пело от 
радости. Шесть недель ушло на то, чтобы приручить капризного юношу. Несмотря на 
пожелание умирающего отца Мельхиседека, он не слишком тянулся к новому 
духовнику. Визиты его были крайне редки, а исповедь представляла собой набор 
общих слов. Отец Марк, боясь спугнуть юношу, не торопил его, не старался 
прямолинейными ударами расколоть щит недоверия, который тот счел нужным поднять 
между ними. Время уходило, но ключ к рыцарскому сердцу так и не удавалось 
подобрать, хотя было видно, что на сердце этом лежит камень, и шевалье хотел бы 
спихнуть его оттуда, то есть поделиться своими тайными сомнениями.
Зима кончилась, ра