аботным, почти ребяческим смехом.
— Когда же господин де Шастеле умрет — об этом можно не очень пока беспокоиться,
 лепра пожирает человека медленно, так вот даже когда ты утратишь своего 
высокородного господина, ты пожалуй не утратишь своего привилегированного 
положения, потому что многие из болезнующих рыцарей захотят тебя видеть своим 
служкой, помня, кому ты прислуживал перед этим. Так что господский стол и 
благородное обхождение тебе гарантировано до самой глубокой старости. Правда 
все может осложниться, если Господь приведет тебе самому заболеть здешней 
болезнью. Тебе, как человеку происхождения простого, свой служка не положен, и 
придется тебе беспокоиться и заботиться о себе самолично, а это, с развитием 
болезни, бывает затруднительно и весьма. Иной раз, ведь и пальцы отваливаются и 
другое всякое. Но думать об этом заранее вряд ли надо, да и грех, поди. Господь 
не велит нам впадать в уныние, а советует впадать лучше в усердие. Да и то 
сказать, ведь не всякий здоровый здесь заболевает. Посмотри хоть на меня. 
Прошлой весной высыпало у меня по ногам, и решили все, что пришел мой черед, и 
сам я смирился. Пожил, думаю, хватит. Пришел брат-лекарь, прочитал надо мной 
молитву, приличествующую случаю. Ан, нет — оказалась обычная чесательная хворь.
Оруженосец лежал, уткнувшись лицом в холодное дерево. Говорить что-либо не было 
сил.
— Вот так-то, брат Анаэль. Что это за имя у тебя, а? Незнакомы здесь имена 
такие нам. Надобно тебе сказать об одном маленьком неудобстве, что в лепрозории 
нашем действительно место имеет. В том дело, что организовали орден, с 
благословения папы Климента, рыцари все больше происхождением из земель 
итальянских, и франкский язык не все знают. А если знают, то не любят из 
гордости на нем говорить. Но обвыкнешься. Я вот глуп к языкам с детства, да и 
то к тарабарщине ихней притерпелся.
Анаэль лежал все так же недвижно, казалось, он намертво сросся со своим 
каменным ложем.
— Да не горюй, а наоборот, радуйся. Всем бы так начинать, как тебе. А то не 
угодишь кислым видом господину де Шастеле, и отошлет он тебя отсюда, от капеллы 
да в нижние пещеры, вот тогда и поймешь умом своим, что да как.
Дослушав до конца эту бодрую, нравоучительную речь, Анаэль пришел к выводу, что 
надо отсюда бежать. И чем скорей, тем лучше.
Господин де Шастеле, прибыв в лепрозорий, совершенно перестал стесняться своей 
внешности. И всякий раз, подавая ему утром пищу, Анаэль должен был лицезреть 
его в полном, почти самодовольном великолепии. Но этим все не исчерпывалось. 
Дворянин до мозга костей, господин де Шастеле, будучи даже загнан 
обстоятельствами в мрачное заведение на берегах Мертвого моря, не хотел лишить 
себя хорошего общества. Он со страстью включился в местную светскую жизнь. 
Нашлись в стенах лепрозория господа, соответствующие его представлениям о 
настоящем благородстве и подлинной родовитости. Лепра не игнорирует никаких 
слоев общества и забирается порой на самые, даже отороченные королевским 
пурпуром, вершины.
Вольные господа собирались часто и любили за чашей вина и каплуном засидеться 
допоздна. Всем было, что вспомнить. Не все были занимательными рассказчиками, 
но рассказывать любили, тем не менее, все. Анаэль, разумеется, в силу своего 
положения, обязан был, как и все прочие слуги, при сем присутствовать и 
подавать вино к столу, за которым порой хохотало над веселой рыцарской историей 
до полутора десятков рож, кажется, лишь мгновение назад вышедших из самого 
центра ада.
Среди рыцарской прислуги, напротив, никакого взаимопонимания не получалось. 
Виной тому был, в первую очередь, страх заразиться. По существовавшим в те 
времена поверьям, это могло произойти через прикосновение и дыхание. Трое 
прислужников были уже больны, все заразились здесь, в лепрозории. Это, как ни 
странно, давало им ощущение некоего превосходства над остальными. Они норовили 
взять начальственный тон по отношению к здоровым. Непрерывно злословили и о 
здоровых, и друг о друге. Они знали, что им уже не выйти отсюда, и поэтому были 
добровольными соглядатаями, помогавшими сделать лепрозорий тюрьмой для всех 
остальных. При этом они не считали себя фискалами, а наоборот, патриотами лепры.

Конечно, все мысли Анаэля были заняты тем, как не заразиться. Это была очень 
утомительная жизнь. Не дай Бог коснуться болячек прокаженного, а они, эти 
прокаженные, на каждом шагу, и неизвестно — может быть за ручку двери, за 
которую ты сейчас берешься, всего мгновение назад держалась покрытая струпьями 
рука. Но показать свою опасливость господину де Шастеле было невозможно, многие 
за проявление самой сдержанной брезгливости платились путешествием в 
пресловутые нижние пещеры. Господин, каждое утро, совершал подробный и 
тщательный туалет, а по вечерам долго отходил ко сну. Сколько раз Анаэлю 
приходилось душить в себе непроизвольные содрогания от соприкосновений с 
благородной плотью шевалье.
Напрягая память, Анаэль припомнил несколько основных рецептов, которые дома и в 
замке Алейк считались гарантирующими от опасности заразиться проказой. Он нажег 
себе костного пепла и регулярно посыпал им свою еду и подмешивал в питье. 
Особенно полезным считалось обмазываться коровьим навозом, но такой способ 
лечения преследовался и назорейскими и сарацинскими властями, почитаемый за 
проявление огнепоклонничества. Здесь, в лепрозории, он тоже был неприменим, по 
каким причинам — понятно.
Имелись еще заклинания, давал защиту и конский волос, обмотанный вокруг головы. 
Дух проказы отгонял хорошо камень сапфир и хвост сушеной ящерицы.
Пустив в ход доступные