а своем мнении, кстати, совершенно справедливом, в 
споре о каком-то пустяке. Если найдет блажь, то и этот услужливый малый получит 
кулаком по переносице. Барон де Кренье был весьма и весьма родовит и самонадеян.
 Он любил при случае, да и без всякого случая, упомянуть, что доводится почти 
прямым потомком самому Карлу Мартеллу. При этом он был на удивление беден. 
Прибыл он в Святую землю отчасти по велению христианского сердца, отчасти затем,
 чтобы поправить свои материальные обстоятельства. Был, как и многие, наслышан 
о богатстве тамплиерских замков. Вступив, не без приключений, во влиятельный и 
загадочный орден, он на новом поприще не оставил своих старых, еще лангедокских 
привычек. Пил по поговорке — «как тамплиер», сочинял совершенно неудобоваримые 
канцоны и сирвенты, пытаясь подражать английскому королю Ричарду I, и весьма 
сожалел, что в округе Агаддина нет ничего, что могло бы ему возместить ласки 
безотказных лангедокских поселянок.
Ликом был барон чрезвычайно красен, нес на челе следы нескольких турнирных 
столкновений, воспоминания о коих не числились у него в числе любимых. В левой 
голени имелся след от сарацинской стрелы. Пресловутый белый плащ с красным 
крестом, символ рыцарского достоинства всякого тамплиера, он утратил во время 
одного сомнительного предприятия, которое трактовалось комтуром Агаддина в 
послании к прецептору Иерусалимской области, как столкновение с кровожадными 
мерхасами Саладина, но могло быть, при желании, оценено и по-другому.
После нескольких дней работы на плантации, барон перешел на конюшню. 
Необходимость этого перехода он объяснил своей большой любовью к лошадям; в 
общем, он не унывал. Братья могли бы обойтись с ним суровее, когда бы сочли 
нужным. До изгнания из ордена, что было худшим из наказаний, дело не дошло. 
Работа по уходу за лошадьми была хоть и погрязнее прежней, но куда менее 
обременительной, чем та, под палящим солнцем на оливковой плантации. Анаэль изо 
всех сил старался сделать так, чтобы господин барон не имел нужды ни к чему 
прикасаться. Де Кренье заметил это и оценил, услужливость легче находит путь к 
сердцу, чем преданность, сохраняющая внешнее достоинство.
На третий или четвертый день совместной работы, барон обратился к помощнику с 
пятнистым лицом:
— Эй, как тебя там?
— Анаэль, господин.
— Бесовское имя. Веруешь ли ты в Господа нашего Иисуса Христа?
— Да, господин, — пробормотал бывший ассасин, старательно крестясь.
— Ну тогда, на.
И рыцарь бросил ему кость, с остатками мяса на ней. Еда барону полагалась 
особая, от стола, которым пользовались все прочие братья, и он решил, что было 
бы благоразумно малую толику их уделить этому усердному рабу. Ведь если он 
сдохнет, то может быть следующий не будет так расторопен и сообразителен.
В глазах Анаэля промелькнул мгновенный огонь, и он кинулся лобызать благородную 
руку, и благодарная рука позволила сделать это.
Пожирая честно заработанное мясо, Анаэль спокойно прислушивался к крикам, 
доносившимся со стороны сарая. Это секли Шаму, не захотевшего добровольно 
отдать свой родовой сосуд с целебным дедовским бальзамом. Анаэль грыз кость и 
думал, правильно ли он сделал, что все три предыдущих дня подползал ночью к 
Шаме и просил растереть ему ногу, и вчера договорился, что приползет сегодня 
ночью. Теперь чернокожий ни за что не заподозрит его в предательстве. А это 
мясо — знак судьбы, он на правильном пути. Теперь он уже не на самой низшей 
ступени великой жизненной лестницы. На ней сейчас этот визжащий от боли негр. 
Он лег в основание той постройки, которую предстоит возвести бывшему мертвецу.
Постепенно барон даже привязался к своему напарнику, насколько такой человек, 
как он, мог испытывать привязанность. Анаэль не только выполнял всю работу на 
конюшне, но и с охотой исполнял его поручения, выходящие, казалось бы, за 
пределы предусмотренных обязанностей. Например, бегал к келарю капеллы за 
бутылкой, другой вина для барона. Но главная его ценность для господина де 
Кренье заключалась не в этом, а в том, что он согласен был сколь угодно долго, 
и с неизменным, просто-таки нечеловеческим вниманием, выслушивать рассказы 
барона о его воинских подвигах. И тех, что совершены были еще в землях франков, 
и, особенно, о тех, что имели место здесь, в Святой земле. Толпы изрубленных 
сарацин, десятки задушенных ассасинов, сам Саладин, еле-еле унесший ноги от 
меча де Кренье, все это было в упоенных повествованиях барона.
Доходило до вещей, совершенно невообразимых: этот парень с лицом, как античная 
мозаика, сам часто просил господина де Кренье рассказать что-нибудь, и готов 
был внимать одной и той же истории по два, по три раза, никогда не напоминая 
рыцарю, что количество истребленных им сарацин все возрастает от одного 
рассказа к другому.
Авторское тщеславие властно даже над благородными душами. Барон усиленно 
подкармливал своего единственного слушателя и даже