царившей во внешнем мире, Исмаил вдруг заново пережил ощущение здешней тишины и 
заново поразился ему. В замке постоянно проживало несколько сот человек и 
несколько сот лошадей. Здесь готовили пищу, стирали одежду, упражнялись во 
владении оружием и пытали, но при этом в любой точке замка было тихо, как в 
склепе. Тишина — один из важнейших атрибутов иной, неземной жизни, поэтому 
обычные люди так боятся ее. Ребенок плачет, старик молится, воин гремит оружием,
 музыкант мучает флейту, чтобы не остаться один на один с нею. Только здесь, в 
замке, человека приучают не бояться ее, ибо здесь всем, а значит и тишиной, 
правит повелитель Синан, и бояться имеет смысл только его. И даже не столько 
гнева, сколько невнимания.
Сеид-Ага сделал знак четырехпалой рукой, и они вместе с Исмаилом, оставив 
сопровождающих, углубились в левый коридор.
Всякий раз, идя на встречу с Синаном, фидаин волновался, сейчас же у него были 
особые основания для волнения. Во-первых, странная задержка перед встречей, 
во-вторых, впервые его ведут по этому коридору.
Комната, куда его ввел Сеид-Ага, представляла собой верхнюю половину 
разрезанного шара, с белыми, абсолютно гладкими стенами и длинной прямоугольной 
прорезью на той части купола, что была обращена в сторону священного камня 
Каабы. По крайней мере, так решил Исмаил. На каменном полу лежала небольшая 
квадратная циновка сплетенная из морской травы. На ней Исмаил, оставленный в 
одиночестве своим сопровождающим, увидел лежащего ничком человека. Ноги 
подогнуты, руки распластаны.
Фидаин смутился, он впервые видел повелителя в таком положении. Время вечерней 
молитвы уже давно прошло. Впрочем, Исмаил догадывался, и уже довольно давно, 
что и сам имам, и его наместники в других замках Антиливана, молятся как-то 
по-своему. Мысль о том, что существует два обряда, один — для простолюдинов и 
профанов, другой — для избранных и мудрецов, волновала его. Об этом не было 
принято говорить в замке. Однажды он попытался в самой невинной форме завести 
разговор об этом со своим земляком, но тот шарахнулся от него, как от 
зачумленного. И вот теперь имам Синан сам открывает перед ним один из секретов 
этого высшего обряда. Исмаил почувствовал, что лицо его стало горячим. Было 
ясно, сегодня с ним должно случиться что-то важное. Не хочет ли старик 
приблизить его к себе? Тогда эту демонстрацию можно воспринимать как акт 
доверия.
Такие мысли появляются прежде, чем какие бы то ни было подозрения.
Лежащий на циновке приподнялся. Постоял некоторое время на коленях. Затем встал 
и с них. В ожидании того момента, когда он обернется, сердце фидаина застучало 
сильнее. Его преклонение перед этим человеком не знало пределов, снискать его 
благосклонность было счастьем.
— Ну что ж, говори, Исмаил, — сказал имам довольно высоким, 
привычно-недовольным голосом. Такого тона он придерживался даже тогда, когда 
повода для недовольства не было.
— Твое повеление выполнено, — взволновано, испытывая чувство восторженной 
благодарности, громко произнес фидаин.
Имам повернулся к нему. Это был широколицый, безусый человек с заметным шрамом 
на подбородке. Его правое веко замерло в вечном прищуре — как и шрам на 
подбородке, следствие падения с коня в юности. Этот прищур придавал лицу Синана 
внимательное, изучающее выражение даже тогда, когда он не хотел этого. Впрочем, 
оно всегда шло человеку, обладающему огромной властью.
— Ты говоришь, что мое повеление выполнено, — в голосе имама появилась 
повествовательная интонация, клонящаяся в сторону сомнения.
— Аллах свидетель! — поспешил сказать Исмаил. — Уже завтра дюжина вестников 
примчится сообщить, что войско Хасмейнского эмира внезапно повернуло вспять.
— И что, эмир Бури мертв?
Фидаин смешался.
— Ты молчишь?
— Эмир Бури жив.
Имам прошелся по своей странной молельне, шаркая подошвами расшитых мелким 
жемчугом туфель по каменному полу.
— Надо понимать, что ты уговорил его не нападать на замок Алейк?
— Можно сказать и так, повелитель.
Прищуренный глаз впился в лицо фидаина, по губам тонкого рта пробежала едва 
заметная судорога, как будто с них слетело неслышное слово. На самом деле имам 
сказал:
— Продолжай.
— Я мог его убить. Я проник в его шатер и воткнул свой кинжал рядом с 
изголовьем его ложа.
— И ушел?
— Да, повелитель.
— Почему ты решил ослушаться моего повеления?
Исмаил сложил молитвенно руки на груди.
— Чтобы лучше угодить тебе, повелитель.
Синан подошел вплотную к своему слуге. Левое веко опустилось до уровня правого.
— Когда ты успел стать мастером словесных игр, Исмаил?
Тот опустил глаза, не в силах выдержать направленный на него взгляд.
— Молчишь? Молча ты не объяснишь смысл сказанного.
— Я рассудил, что страх Хасмейнского эмира будет нам лучшей защитой, чем его 
смерть. Ведь у него есть взрослый сын Джамшид, по слухам прекрасный воин. Он 
обязательно захотел бы отомстить за своего отца. Бури, увидев мой кинжал рядом 
со своею головой, понял, что в твоих силах, повелитель, убить его в любую 
минуту, если он поднимет меч против Алейка. Поэтому, пока Бури жив, Хасмейн нам 
не