аться в столь 
непроницаемой темноте, но потом заметил впереди несколько отдаленных огней, 
мерцающих на невидимом возвышении.
Идти было не так приятно как прежде. Лезли под ноги кочки, поросшие сухой, 
колючей травой, острые камни. Всадники окружили толпу пленных плотным кольцом. 
Остро пахло конским потом и кожей. Лошади храпели и фыркали. Анаэль чувствовал, 
что сквозь эту движущуюся телесную стену при желании можно проскользнуть. 
Недаром крестоносцы нервничают. Невозможно без собак отыскать человека в 
чернильно-черной ночи, даже если побег будет замечен. Некоторое время два 
противоположных желания боролись в душе Анаэля — бежать или остаться. С одной 
стороны, факт пленения его раздражал, тем более, факт пленения тамплиерами, с 
другой стороны, он понимал, что с чего-то надо начинать свое возрождение из 
временного небытия. Если он сбежит, то куда сможет направить свои стопы? В мир, 
осененный черным знаменем абассидов? Но он не стал ему приятнее и милее оттого, 
что исмаилитский имам оказался злобным фигляром. Судьба толкает его к назореям, 
и он уже сделал первый шаг на этом пути. Он уже не просто изувеченный, 
босоногий человек с именем, напоминающим о духах пустыни, он, как никак, 
пленник рыцарей Иерусалимского храма.
Размышления Анаэля были прерваны несколькими глухими ударами, раздавшимися 
впереди. Это били тупым концом копья в запертые ворота.
Проснулся, гордый своим званием, пленник тамплиеров в полутемном глинобитном 
сарае, проснулся от колокольного звона, доносившегося снаружи. Лежал Анаэль на 
голой земле, как остальные пять или шесть десятков человек, занимавших земляной 
прямоугольник пола. В сарае не было тихо. Кто-то надсадно, мучительно кашлял, 
кто-то хрипел, других трясла лихорадка. Анаэль лежал бесшумно и неподвижно. Он 
понимал, что от первого дня зависит очень многое. Надо постараться не совершить 
каких-нибудь ошибок. Если его заподозрят в том, что он не тот, за кого себя 
выдает, его просто зарежут, да и все. Он ругал себя за нелепую ребяческую 
самоуверенность, которая, неизвестно, правда, почему, выставила его в смешном 
виде перед рыцарями там на дороге. Неплохо было бы узнать, что заставило 
крестоносцев смеяться. Он представил себе назорея, случайно оказавшегося в 
замке Алейк, скажем в казарме фидаинов. Как дико бы он выглядел! Надо сжаться, 
уничтожиться в точку, превратиться в зрение и слух. Ему предстоит проскочить по 
очень узенькой тропинке между шутовским колпаком и топором палача.
Двери сарая с визгом распахнулись. В проеме появился верзила в серой до пят 
хламиде, подпоясанный простым вервием. Назорейский монах. Он что-то крикнул на 
незнакомом языке. Вернее не совсем знакомом, определил Анаэль. Пришедший вместе 
с монахом, надсмотрщик несколько раз выразительно щелкнул бичом. Заскулил 
кто-то, спавший у самой двери — досталось. Обитатели сарая стали со стонами, 
враскорячку подниматься и медленно, подслеповато выбредать наружу.
Анаэль тоже вышел, постаравшись быть не первым и не последним.
На дворе, все медленно разделились на несколько, неравных по размерам, групп. 
Сначала Анаэль не понял, по какому принципу происходит деление, и не знал к 
какой группе пристать. По одежде сориентироваться было трудно — все были 
слишком оборваны и замызганы. И только когда члены той группы, что была 
побольше других, стали с характерными подвываниями падать на колени и кланяться 
в одном направлении, он сообразил, что происходит утренняя молитва. 
Затверженная с детства привычка едва не свалила его на колени рядом с 
остальными мусульманами. Одна эта ошибка могла бы самым решительным образом 
сказаться на судьбе человека, объявившем себя христианским паломником. Он 
вовремя спохватился. Стоящий рядом монах и надсмотрщики могли подумать, что 
этого беспорядочно бородатого урода в полусгнившем рубище просто качнуло 
утренним ветерком.
Он избежал опасности быть причисленным к мусульманам, но этим дело не кончилось.
 Оставалось еще три компании. К какой из них направиться? То ли к этим 
перепуганным неграм в грязных набедренниках, то ли к краснобородым старикам в 
широченных рваных шароварах. Кто больше похож на его названных единоверцев. 
Выручил монах, молча направившийся через площадь посреди крепости, внутри 
которой находился сарай, к каменному строению с четырехугольной колоколенкой. 
За ним затрусило человек пять. Анаэль понял, что ему с ними. Выбор веры 
состоялся. Теперь надобно собраться с вниманием, дабы не опростоволоситься во 
время богослужения.
Изнутри жилище христианского бога поразило новообратившегося своей бедностью и 
мрачностью. Серые, каменные, неоштукатуренные стены. Даже мечети горных дикарей 
дейлемитов выглядели понарядней. В стенах, к тому же, были неравномерно 
расположены окна, что создавало световую дисгармонию и раздражало глаз, 
привыкший к орнаментальной симметричности.
Помещение храма было разделено на три части. Одну образовало возвышение в 
непосредственной близости к алтарным вратам, оно было огорожено невысокими 
деревянными перилами. Внутри этих перил, как выяснилось впоследствии, имели 
право молиться только полноправные тамплиеры. К утренней службе их явилось 
всего пятнадцать человек.
Вокруг деревянных перил теснились рыцари, не получившие еще посвящения, и 
оруженосцы, одеты они были не столь единообразно, как полноправные члены ордена,
 но тоже весьма внушительно.
Последняя группа допущенных к молитве внутри храма, состояла из донатов и 
облатов — светских приверженцев ордена. Это были, в основном, состоятельные 
граждане городка Агаддин, возле которого располагалась капелла тамплиеров, в 
которую угодил Анаэль. Горожане были в малом числе, значительно больше их 
появлялось к обедне; заутреню они выстаивали в городских церквях.
Христианских пленников в само помещение капеллы не пустили. Пали они на колени 
в самом худом темноватом притворчике, жадно прислушиваясь к тому действу, что 
разворачивалось там, в глубине. Под грубыми, диковатыми сводами довольно 
согласно грянули голоса братии.