я поняла, что скрываемая вами тайна имеет ко мне прямое 
касательство и, стало быть, не одна лишь ваша судьба здесь подразумевается, но 
также, может быть, и моя честь. Так что, извольте говорить.
Продолжая выражать своим видом крайнюю степень смущения и сомнения, де Труа 
оглянулся, словно в надежде, что кто-то из придворных догонит их и помешает 
разговору.
— Я жду.
— Первое мое преступление состоит в том, что я приехал к вам с письмом, и до 
сих пор не передал.
— Однако!
— Да, Ваше высочество, я никогда не лгал в том, что касается моей персоны, но 
иногда позволял себе недоговаривать.
— От кого письмо?
— Ваше высочество…
— То есть вы собираетесь и теперь мне его не отдавать?! — возмущение Изабеллы 
было нешуточным.
Де Труа достал из-под плаща пергаментный свиток.
— Вот оно. Видите, за этот месяц оно даже успело слегка обтрепаться.
Принцесса не удержалась и тут же сорвала печать. Письмоносец вежливо отступил 
на один шаг делая вид, что его интересуют картины природы позднего 
палестинского лета! И рассматривать было что. Поверхность пруда была покрыта 
широкими листьями кувшинок, пропущенное сквозь кроны смоковниц, солнце 
многочисленными струями обезвреженного света касалось влажной глади, проявляя 
ее тайно-зеркальные способности. Голоса людей, в июле завязавшие в душной 
влажности, теперь пользовались чистой августовской звучностью воздуха.
— Вы знаете содержание письма?
— Да, Ваше высочество.
— И знали все это время? Ну конечно же, — усмехнулась принцесса сама себе, — и 
вы могли все это время скрывать его от меня, де Труа?
Шевалье встал на одно колено и склонил некрасивую голову.
— Я понимаю, что виноват и понимаю до какой степени виноват, но дерзаю просить 
о том, чтобы вы меня поняли.
Ноздри принцессы раздувались, но не один только гнев был тому виной.
— Говорите.
— Прекрасно осведомленный о планах маркиза Конрада Монферратского, я прибыл в 
Яффу и не задумываясь выполнил бы его просьбу.
— Что же помешало? — ехидно спросила принцесса.
— Как вы уже, наверное, заметили, Ваше высочество, я человек пытающийся мыслить 
самостоятельно, и разобрав на месте состояние дел, я решил поступить по своей 
совести и руководствуясь своим пониманием природы человеческой. Ваш союз с 
графом Рено уже стал некоей легендой в государстве Иерусалимском и, когда я 
увидел, что в яви все еще благороднее и величественнее, чем в устах молвы, я 
рассудил, что не хочу быть разрушителем этого союза, ибо это было бы 
прегрешением против божеского умысла о человеке.
— Рассуждая о божеском умысле не худо было бы помнить, что находитесь вы здесь 
по воле умысла человеческого, а именно маркиза Конрада. Как вы могли ослушаться 
его приказа? Это не укладывается у меня в голове!
Де Труа отрицательно покачал головой.
— Я не состою ни у кого на службе, даже у маркиза. Тем более у маркиза. Стало 
быть, никому я не подчиняюсь. И взялся выполнить его просьбу, и только просьбу. 
Но он не брал с меня слова, что я выполню ее при любых обстоятельствах. Мне не 
вменялось в непременное условие не видеть, не рассуждать, не приходить к 
самостоятельным выводам.
Изабелла молчала, постукивая свитком пергамента по своей ладони.
— Встаньте.
Де Труа повиновался с благородной медлительностью.
— Не будем впредь говорить об этом.
— О чем, Ваше высочество?
— О том, стоит ли мой легендарный роман с графом Рено, тех благ, что предлагает 
мне маркиз Монферратский. Отныне я запрещаю вам вторгаться в эту сферу.
— Я понял вас, Ваше высочество, — стоически произнес шевалье де Труа.
— И не смейте мне утаивать демонстрацию своего неудовольствия и навсегда 
оставьте этот тон. И потом… — Изабелла вдруг язвительно хмыкнула, — откуда у 
вас в человеке, претендующем на благоразумие, более того на глубокомысленность, 
такое трепетное отношение к любовным переживаниям. Эта область более 
приличествует моему трубадуру, нежели вам.
Де Труа насуплено промолчал.
— А-а, должно быть какое-нибудь глубокое сердечное разочарование! Это 
предположить нетрудно, учитывая вашу внешность, вашу любовь отвергла какая-то 
привередливая негодница? Но подобное разочарование, как раз, должно было бы, 
ополчить вас против женщин и чувств, ими вызываемых.
— Ваше наблюдение, что с моей внешностью легко иметь сердечные разочарования, 
весьма тонко. Я не всегда был таков как сейчас. Я любил, был любим, но после 
одного пожара… в общем ваше подозрение об «негоднице», верно.
— Не смейте на меня обижаться, ибо у меня и в мыслях не было вас обижать. Я 
просто говорю то, что вижу.
— Я тоже. Когда чувствую необходимость сделать комплимент, то делаю его.
Изабелла прищурилась.
— Вы дерзите мне. Пусть тонко, но дерзите. Тем не менее я не намерена 
продолжать эту тему.
— Готов поддерживать любую другую.
Принцесса опять постучала свитком письма по ладони.
— Вот вы мне скажите, до какой степени то, что пишет маркиз, серьезно?
— Я знаю только, что супруга его скончалась. И, стало быть, его намеки о 
брачном союзе, с церковной точки зрения вполне основательны. Кроме того, всем 
известно, что среди владетелей нашего королевства маркиз и самый сильный и 
самый умный. Он бы не сдела