еги были разгромлены и беспощадно истреблены. По 
этому поводу Анна Комнина замечает: «Можно было видеть необычайное зрелище: 
целый народ, считавшийся не десятками тысяч, но превышавший всякое число, с 
женами и детьми, целиком погиб в этот день». Только что упомянутое сражение 
нашло отражение в сложенной тогда византийской песне: «Изза одного дня скифы 
(так Анна Комнина называет печенегов) не увидели мая».
      Своим вмешательством в пользу Византии половцы оказали громадную услугу 
христианскому миру. «Их предводители, — по словам историка, — Боняк и Тугоркан, 
должны быть по справедливости названы спасителями Византийской империи».
      Алексей с торжеством возвратился в столицу. Лишь небольшая часть пленных 
печенегов не была перебита, и эти остатки столь страшной орды были поселены на 
восток от реки Вардара и вошли позднее в ряды византийской армии, где 
составляли особый род войска. Печенеги же, успевшие спастись от истребления за 
Балканы, были настолько ослаблены, что в течение тридцати лет не предпринимали 
ничего в Византии.
      Страшный для Византии Чаха, не успевший своим флотом помочь печенегам, 
потерял часть завоеваний в столкновении с греческими морскими силами. А затем 
император сумел возбудить против него никейского султана, который, пригласив 
Чаху на пир, собственноручно убил его, после чего вступил в мирное соглашение с 
Алексеем. Так счастливо для Византии разрешилось критическое положение 1091 
года, и следующий 1092 год протекал уже для империи в совершенно изменившейся 
обстановке.
      В страшные дни 1091 года Алексей искал себе союзников не только в лице 
варварских половцев, но и среди людей Латинского запада. Анна Комнина пишет: 
«Он приложил все усилия, чтобы письмами вызвать отовсюду наемное войско». То, 
что такие послания были отправлены на Запад, видно и из другого пассажа того же 
автора, которая пишет, что вскоре Алексей получил «наемное войско из Рима».
      В связи с изложенными событиями, историками разбирается обыкновенно 
известное в литературе послание Алексея Комнина к его старому знакомому, 
проезжавшему за несколько лет перед тем из Святой Земли через Константинополь, 
графу Роберту Фландрскому. В этом послании император рисует отчаянное положение 
«святейшей империи греческих христиан, сильно утесняемой печенегами и турками», 
говорит об убийствах и поруганиях христиан, детей, юношей, жен и дев, о том, 
что почти вся территория империи занята уже врагами; «остался почти лишь один 
Константинополь, который враги угрожают в ближайшем времени у нас отнять, если 
к нам не подоспеет быстрая помощь Божия и верных христиан латинских»; император 
«бегает перед лицом турок и печенегов» из одного города в другой и предпочитает 
отдать Константинополь в руки латинян, чем язычников. Послание, для возбуждения 
ревности латинян, перечисляет длинный ряд святынь, хранившихся в столице, и 
напоминает о накопленных в ней бесчисленных богатствах и драгоценностях. «Итак, 
спешите со всем народом вашим, напрягите все ваши силы на то, чтобы такие 
сокровища не попали в руки турок и печенегов… Действуйте, пока имеете время, 
дабы христианское царство и, что еще важнее, Гроб Господень не были для вас 
потеряны и дабы вы могли получить не осуждение, но награду на небеси. Аминь!»
      В. Г. Васильевский, относивший это послание к 1091 году, писал: «В 1091 
году с берегов Босфора донесся до Западной Европы прямой вопль отчаяния, 
настоящий крик утопающего, который уже не может различать, дружеская или 
неприязненная рука протянется для его спасения. Византийский император не 
усомнился теперь раскрыть перед глазами посторонних всю ту бездну стыда, позора 
и унижения, в которую была низвергнута империя греческих христиан».
      Этот документ, рисующий в столь ярких красках критическое положение 
Византии около 1090 года, вызвал целую литературу. Дело в том, что он дошел до 
нас лишь в латинской редакции. Мнения ученых разделились: в то время, как одни 
ученые, и между ними русские ученые В. Г. Васильевский и Ф. И. Успенский, 
считают послание подлинным, другие (из более новых — француз Риан) считают его 
подложным. Новейшие историки, занимавшиеся данным вопросом, склоняются с 
некоторыми ограничениями к подлинности послания, т.е. признают существование не 
дошедшего до нас оригинала послания, адресованного Алексеем Комнином Роберту 
Фландрскому. Французский историк Шаландон признает, что средняя часть послания 
была составлена при помощи оригинального письма; дошедшее же до нас латинское 
послание в целом было составлено кемнибудь на Западе для возбуждения 
крестоносцев незадолго до первого похода (в виде excitatorium, т.е. 
ободрительного послания). В существенных чертах соглашается с мнением В. Г. 
Васильевского относительно подлинности послания и позднейший издатель и 
исследователь последнего, немецкий ученый Гагенмейер. В 1924 году Б. Лейб писал,
 что это письмо является не чем иным, как преувеличением (amplification), 
сделанным вскоре после собора в Клермоне на основе бесспорно подлинного 
послания, которое послал император Роберту с целью напомнить об обещанных 
подкреплениях. Наконец, в 1928 г. Л. Брейе писал: «Возможно, если следовать 
гипотезе Шаландона, что, прибыв во Фландрию, Роберт забыл о своих обещаниях. 
Алексей тогда послал к нему посольство и письмо с текстом, конечно, полностью 
отличным от того, который дошел до нас. Что же касается этого апокрифического 
письма, то оно могло быть составлено с помощью подлинного, в момент осады 
Антиохии, в 1098 году, чтобы попросить поддержки на Западе. Письмо Алексея не 
имеет, таким образом, ничего общего с предысторией Крестового похода». В своей 
истории первого Крестового похода X. Зибель рассматривал письмо Алексея Роберту 
Фландрскому как официальный документальный источник, имеющий отношение к 
Крестовому походу.
      Я остановился несколько подробнее на вопросе о послании Алексея Комнина к 
Роберту Фландрскому, так как с ним связан отчасти важный вопрос о том, призывал 
ли император Запад к Крестовому походу, или нет, о чем будет сказано ниже. Во 
всяком случае, исходя из точного указания современницы Анны Комн