ругой женщине. Вильгельм Рыжий Английский, 
благодаря своему тираническому правлению, находился в беспрерывной борьбе с 
феодалами, церковью и народными массами и с трудом удерживал в руках власть.
      Среди предводителей рыцарских ополчений были следующие наиболее известные 
лица: Готфрид Бульонский, герцог Нижней Лотарингии, которому позднейшая молва 
придала настолько церковный характер, что трудно отличить его действительные 
черты; на самом деле, это был не лишенный религиозности, но далеко не 
идеалистически настроенный феодал, желавший вознаградить себя в походе за 
потери, понесенные им в своем государстве. С ним отправились два брата, среди 
которых был Балдуин — будущий король Иерусалимский. Под предводительством 
Готфрида выступало лотарингское ополчение. Роберт, герцог Нормандский, сын 
Вильгельма Завоевателя и брат английского государя Вильгельма Рыжего, принял 
участие в походе изза неудовлетворенности незначительной властью в своем 
герцогстве, которое он за известную сумму перед отправлением в поход заложил 
английскому королю. Гуго Вермандуа, брат французского короля, исполненный 
тщеславия, искал известности и новых владений и пользовался большим уважением 
среди крестоносцев. Грубый и вспыльчивый Роберт Фриз, сын Роберта Фландрского, 
также принял участие в походе. За свои крестоносные подвиги его прозвали 
Иерусалимским. Последние три лица стали во главе трех ополчений: Гуго Вермандуа 
о главе средне французского, Роберт Нормандский и Роберт Фриз во главе двух 
северофранцузских ополчений. Во главе южнофранцузского, или провансальского, 
ополчения встал Раймунд, граф Тулузский, известный боец с испанскими арабами, 
талантливый полководец и искренне религиозный человек. Наконец, Боемунд 
Тарентский, сын Роберта Гуискара, и его племянник Танкред, ставшие во главе 
южноитальянского нормандского ополчения, приняли участие в походе без 
какихлибо религиозных оснований, а в надежде, при удобном случае, свести свои 
политические счеты с Византией, по отношению к которой они являлись убежденными 
и упорными врагами и, очевидно, Боемунд нацелил свои желания на овладение 
Антиохией. Норманны внесли в крестоносное предприятие чисто мирскую, 
политическую струю, которая шла вразрез с основным положением крестоносного 
дела. Армия Боемунда была, возможно, подготовлена лучше всех других 
крестоносных отрядов, «ибо в ней было много людей, которые имели дело с 
сарацинами в Сицилии и с греками в Южной Италии». Все крестоносные армии 
преследовали самостоятельные задачи; не было ни общего плана, ни 
главнокомандующего. Как видно, главная роль в первом Крестовом походе 
принадлежала французам.
      Одна часть крестоносных ополчений направилась в Константинополь сухим 
путем, другая часть — морем. По дороге крестоносцы, наподобие предыдущего 
ополчения Петра Амьенского, грабили проходимые местности и производили 
всяческие насилия. Современник этого прохождения крестоносцев, Феофилакт, 
архиепископ Болгарский, в письме к одному епископу, объясняя причину своего 
долгого молчания, обвиняет за это крестоносцев; он пишет: «Мои губы сжаты; 
вопервых, прохождение франков, или нападение, или, я не знаю, как это назвать, 
настолько всех нас захватило и заняло, что мы даже не чувствуем самих себя. Мы 
вдосталь испили горькую чашу нападения… Так как мы привыкли к франкским 
оскорблениям, то переносим легче, чем прежде, несчастья, ибо время есть удобный 
учитель всему».
      К таким защитникам Божьего дела Алексей Комнин должен был питать 
недоверие. Не нуждаясь вообще в данный момент ни в какой иностранной помощи, 
император с неудовольствием и опасением взирал на приближавшиеся к его столице 
с разных сторон крестоносные ополчения, не имевшие по своей численности ничего 
общего с теми скромными вспомогательными отрядами, о которых взывал к Западу 
император. Выставляемые прежде историками обвинения Алексея и греков в 
вероломстве и обмане по отношению к крестоносцам должны теперь отпасть, 
особенно после того, как было обращено должное внимание на грабежи, разбои и 
пожары, учиняемые крестоносцами во время похода. Отпадает также жесткая и 
антиисторическая характеристика Алексея, данная Гиббоном, который писал: «В 
стиле менее важном, чем стиль истории, я, может быть, сравнил бы императора 
Алексея с шакалом, который, как говорят, идет по следам льва и пожирает его 
объедки». Конечно, Алексей не представлял собой человека, смиренно подбиравшего 
то, что оставляли ему крестоносцы. Алексей Комнин проявил себя государственным 
человеком, понявшим, какую грозную опасность несут с собой для существования 
его империи крестоносцы; поэтому главной мыслью его и было переправить, как 
можно скорее, беспокойных и опасных пришельцев в Малую Азию, где они должны 
были делать то дело, за которым и пришли на Восток, т.е. вести борьбу с 
неверными. Ввиду этого между пришедшими латинянами и греками сразу создалась 
атмосфера взаимного недоверия и недоброжелательства; в их лице встретились не 
только схизматики, но и политические противники, которые впоследствии должны 
будут решить между собой спор оружием. Один просвещенный греческий патриот и 
ученый литератор XIX века Викелас писал: «Для Запада крестовый поход является 
благородным следствием религиозного чувства; это есть начало возрождения и 
цивилизации, и европейская знать может ныне по праву гордиться тем, что она — 
внучка крестоносцев. Но восточные христиане, когда они увидели, как эти 
варварские орды грабят и разоряют византийские провинции, когда они увидели, 
что те, кто называли себя защитниками веры, убивали священников под тем 
предлогом, что последние были схизматики, — восточные христиане забыли, что эти 
экспедиции имели первоначально религиозную цель и христианский характер». По 
словам того же автора, «появление крестоносцев знаменует собой начало упадка 
империи и предвещает ее конец». Новейший историк Алексея Комнина, француз 
Шаландон, считает возможным приложить отчасти ко всем крестоносцам 
характеристику, данную Гиббоном спутникам Петр