ение язычества» 
пишет: «К несчастью, когда мы имеем дело с великими людьми, которые играют 
первые роли в истории, и пытаемся изучить их жизнь и отдать себе отчет в их 
образе действий, то мы с трудом удовлетворяемся самыми естественными 
объяснениями. Так как они имеют репутацию людей необыкновенных, то мы никогда 
не хотим верить, чтобы они действовали так же, как все. Мы ищем скрытых причин 
для самых простых их действий, приписываем им утонченность соображений, 
глубокомыслие, вероломство, о которых они и не помышляли. Это и случилось с 
Константином; заранее составилось такое убеждение, что этот ловкий политик 
захотел нас обмануть, что чем с большим жаром он предавался делам веры и 
объявлял себя искренне верующим, тем более пытались предполагать, что он был 
индифферентист, скептик, который, в сущности, не заботился ни о каком культе и 
который предпочитал тот культ, из которого он думал извлечь наиболее выгод»87.
      В течение долгого времени большое влияние оказывали на мнение о 
Константине скептические суждения известного немецкого историка Якоба 
Буркхардта, высказанные в его блестяще написанном сочинении «Время Константина 
Великого» (1е изд. в 1853 г.). В его представлении Константин, гениальный 
человек, охваченный честолюбием и стремлением к власти, приносил в жертву все 
для исполнения своих мировых планов. «Часто пытаются, – пишет Буркхардт, – 
проникнуть в религиозное сознание Константина и начертать картину 
предполагаемых изменений в его религиозных воззрениях. Это – совершенно 
напрасный труд. Относительно гениального человека, которому честолюбие и жажда 
власти не оставляют спокойного часа, не может быть и речи о христианстве и 
язычестве, о сознательной религиозности или нерелигиозности; такой человек по 
существу совершенно безрелигиозен (unreligios)… Если он, хоть одно мгновение, 
подумает о своем истинном религиозном сознании, то это будет фатализм». Этот 
«убийственный эгоист», поняв, что в христианстве заключается мировая сила, 
пользовался им именно с этой точки зрения, в чем заключается великая заслуга 
Константина. Но последний давал определенные гарантии и язычеству. Какойлибо 
системы у этого непоследовательного человека напрасно было бы искать; была лишь 
случайность. Константин – «эгоист в пурпуровом одеянии, который все, что делает 
и допускает, направляет к возвышению своей собственной власти». Сочинение 
Евсевия «Жизнеописание Константина», являющееся одним из главных источников для 
его истории, совершенно недостоверно88. Вот в немногих словах суждение 
Буркхардта о Константине, не оставлявшее, как видно, никакого места для 
религиозного обращения императора.
      Исходя из других оснований, немецкий богослов Гарнак в своем исследовании 
«Проповедь и распространение христианства в первые три века»[науч.ред.9] (1е 
изд. в 1892, 2е изд. в 1906 г.) приходит к аналогичным выводам. Изучив 
положение христианства в отдельных провинциях Империи и признавая невозможность 
определить число христиан в точных цифрах, Гарнак заключает, что христиане, 
будучи к IV веку уже довольно многочисленными и представляя собой значительный 
фактор в государстве, тем не менее не составляли еще большинства населения. Но, 
по замечанию Гарнака, численная сила и влияние не везде совпадают друг с 
другом: меньшее число может пользоваться очень сильным влиянием, если оно 
опирается на руководящие классы, и большое число может мало значить, если оно 
состоит из низших слоев общества или, главным образом, из сельского населения. 
Христианство было городской религией: чем больше город, тем крупнее – вероятно, 
также относительно – число христиан. Это было необычайным преимуществом. Но 
вместе с тем христианство проникло в большом числе провинций уже глубоко и в 
деревню: это мы точно знаем относительно большинства малоазиатских провинций и 
далее относительно Армении, Сирии и Египта, относительно части Палестины и 
также Северной Африки.
      Разделив все провинции Империи на четыре разряда по степени большего или 
меньшего распространения в них христианства и рассмотрев данный вопрос в каждом 
из четырех разрядов, Гарнак приходит к заключению, что главный центр 
христианской церкви в начале IV века был в Малой Азии. Константин до своего 
отъезда в Галлию много лет жил в Никомедии при дворе Диоклетиана. Малоазиатские 
впечатления сопровождали его в Галлию и превратились в ряд политических 
соображений, которые привели к решительным заключениям: он мог опереться на 
твердые и сильные церковь и епископат. Праздный вопрос о том, одержала ли бы 
победу церковь без Константина. Какойлибо Константин должен был бы прийти; 
только с каждым десятилетием становилось бы легче быть тем Константином. Во 
всяком случае, победа христианства во всей Малой Азии была уже решена до 
времени Константина; в других же областях она была хорошо подготовлена. Не было 
нужды ни в каком особенном озарении, ни в каком небесном призыве к войне, чтобы 
осуществить на деле то, что уже было готово. Нужен был только проницательный и 
сильный политик, который бы в то же время имел внутреннее влечение к 
религиозным переживаниям. Таким человеком был Константин. Его гениальностью 
было ясное распознание и верное понимание того, что должно было случиться89.
      Как видно, в представлении Гарнака Константин является только гениальным 
политиком. Конечно, статистический метод для того времени, даже и весьма 
относительный, почти невозможен.
      Но тем не менее теперь наиболее серьезные ученые признают, что при 
Константине язычество являлось преобладающим элементом в обществе и 
правительстве и что христиан было меньшинство. По вычислениям проф. Болотова и 
некоторых других, «может быть, ко времени Константина христианское население 
равнялось 1/10 всего населения; но, может быть, и эту цифру нужно понизить. 
Всякое же представление, что хри