узнаны; на этом основана наука прогностики, а прогностика – лишь 
часть мантики, более близкая нашему пониманию, но ничуть не более достоверная: 
вся разница лишь в степени. Посидоний был на пути если не истинном, то очень 
серьезном, выводя ведовство из незримой, доступной только сознанию очень чуткой 
души сцепленности явлений; и он мог бы сказать, подобно Метерлинку: никто не 
знает, где кончается душа. 
Объективная возможность ведовства дана именно в этой сцепленности явлений; но 
субъективная? Кто распознает крепкие, но незримые узы, более незримые, чем те, 
которыми в свое время Гефест сковал свою неласковую мать Геру? Мы на это уже 
намекнули: душа. Душа – сродни божеству, будучи также и сама соткана из того 
самого эфирного огня, который был материей божества. Правда, ее зоркость 
затуманена ее погружением в грубую материю тела; но и эта затуманенность 
различна у различных людей, различна в различные моменты жизни одного и того же 
человека. Есть люди, обладающие от природы необыкновенною чуткостью души: мы 
называем их пророками. Но и у других она проявляется в зависимости от 
ослабления телесных уз: во сне, в экстазе, перед смертью. Все это – состояния, 
обусловливающие естественное ведовство: человек в них непосредственно, в силу 
божественности природы своей души, чует незримые узы всемирной симпатии. Но 
независимо от этого естественного ведовства существует и искусственное, 
существует ведовская наука, основанная на многовековом наблюдении. И здесь мы 
имеем в основе всемирную симпатию. Перемена в одной, непосредственно важной для 
нас сфере явлений, сопровождается переменой также в другой, переменой для нас 
неважной, но зато видимой: по этой мы заключаем о той. Это искусственное 
ведовство, таким образом, ближе всего к прогностике; отличается оно от нее еще 
большей неуловимостью сцепления. Связь между завтрашней погодой и сегодняшним 
поведением вороны для нас неясна, но представима; связь между рисунком печени 
принесенного мною в жертву животного и предстоящей смертью моего брата и неясна,
 и непредставима. Но что же из этого следует при ограниченности нашего 
представления вообще? Разве представима связь между соком чемерицы и состоянием 
душевнобольного? И все-таки мы предписываем его ему, руководимые исключительно 
опытом. Очень вероятно, что принципы и деятельность врачей эмпирической школы 
не остались без влияния на эту часть учения Посидония: они помогли ему успешно 
отразить нападки Клитомаха и средней Академии, направленные против стоического 
учения о ведовстве. Успешно – до поры до времени, по крайней мере. Те нападки 
были увековечены в сочинении Цицерона "о ведовстве" и через него перенесены в 
новые времена, в эпоху Просвещения, во Францию Вольтера и Дидро, которые со 
своей точки зрения пересмотрели весь вопрос о ведовстве и его основаниях. 
Итак, мантика есть – ну что ж, для Греции это не новое слово. Она всегда ее 
признавала; ее сыны с незапамятных времен отправлялись в Дельфы к своему вещему 
богу, чтобы от него узнать угрожающее им в будущем. Только узнать? Нет, 
конечно: узнать и, милостью богов, предотвратить. Поприще прорицателя по Солону 
– одно из почтенных поприщ в человеческой жизни: 
Этого Феб-Аполлон нам вещателем мудрым поставил: 
Издали взором своим грозный он рок узнает. 
Узнает для чего? Конечно, не для того, чтобы пригласить нас "согласиться" с ним.
 Напротив, он предостерегает нас: "не плыви – потерпишь крушение". И я остаюсь 
на суше и спасен. Пока перед нами ласковая предостерегающая мантика. Рок 
Посидония не таков, и его мантика иная. Разницу прекрасно выразил Валленштейн у 
Шиллера: 
Да, есть такие голоса, не спорю: 
Назвать "остерегающими" их, 
Однако, не решился б я: они ведь 
Лишь неизбежность возвещают нам. 
Это именно те, которые слышит пророк Посидония и в глубине своей чуткой души и 
в немых приметах своего веками испытанного искусства. 
Вернее, своих искусств: их ведь много, и Посидоний с уважением относится ко 
всем. Толкование снов, толкование жертвенных знаков, толкование полета птиц – 
все это старо, много раз и безуспешно осмеяно. Но вот, что ново, что действует 
на нас всей силой своей новизны, подавляя нас в то же время своим тысячелетним 
опытом: астрология! Для нее не прошли даром те два столетия, которые она, 
будучи Беросом перенесена в Грецию, провела в ближайшем соседстве с греческой 
наукой: она сама стала наукой, выработала свои методы, нашла свое философское 
основание, заняла свое прочное место среди ведовских наук. Нападки и насмешки 
средней Академии, пренебрежение подлинной астрономии тоже пошли ей впрок; 
будучи вынуждена защищаться, она стала еще неуязвимее. Теперь она празднует 
свой первый, великий триумф: философия в лице Посидония принимает ее в свою 
систему. Отныне астрология – наука среди наук, пока равноправная, вскоре 
центральная; мало того, она – первая среди телохранительниц рока. Нигде его 
властная запись не действует на нас с такой подавляющей силой, как на этой 
огненной скрижали небес; нигде, равным образом, его неотвратимость не 
становится так ясной для самого неученого человека. Уйти от Рока? Да, как же! 
Попробуйте сдвинуть одну из планет, соединивших свои аспекты в вашем гороскопе! 

Да, астрология – это наглядное доказательство неотвратимости рока. С тех пор, 
как наша личность, в момент ее рождения – или, по иным, в момент ее зачатия, 
получила от "влияющих" звезд свою неизгладимую астральную печать, она в силу 
этой печати измеряет обставленный предопределенными вехами путь своей жизни, не 
будучи в состоянии сдвинуть ни одной потугами своей мнимо-свободной воли. Таков 
был знак, под которым, благодаря Посидонию, человечество начало свою новую 
жизнь под сенью римской империи. Счастлив, кто мог, веруя, не мыслить; счастлив,
 пожалуй, и тот, кто веруя и мысля, мог принять рок, "согласиться" с ним. Но