нужд культа. Как 
видно отсюда, в оценке народной религии Посидоний ушел недалеко от Панэтия; 
всякий, однако, сразу заметит, что место, отнятое у богов народной религии, в 
этой богословской системе предоставлено божествам светил и демонам. Религия 
отцов уже не довлеет себе, она ищет поддержки у астрологии, с одной стороны, у 
демонологии и ее помощницы магии – с другой. Это и есть сакрализация в духе 
позднего эллинизма. 
Управляемый этим божеством мир представляет собой единый и цельный организм, 
все части которого одна с другой соединены тысячью нитей, так что ни одна не 
может измениться без того, чтобы ее изменение не отразилось так или иначе на 
остальных частях. Это и есть догмат всемирной симпатии: оставленный, как мы 
видели, Панэтием, он вновь был выдвинут Посидонием и поставлен в центр его 
мистической космологии. Всемирная симпатия на языке Посидония соответствует 
всемирному тяготению на языке Ньютона; она отличается от него, как 
одушевленность от бездушности. В ней и только в ней предполагается жизнь мира; 
она дает пищу всякому космологическому мистицизму, астрологии и магии во время 
оно, телепатии, оккультизму и т.д. теперь. Она – первое слово мировой загадки в 
древности, так хорошо, так метко выраженное, как только умел выражаться эллин. 
По многим признакам судя, она опять на очереди теперь; вопрос лишь в том, 
последует ли хоть ныне за этим первым словом второе. 
Развиваясь в пределах времени по своим внутренним законам, мир из числа своих 
движущих сил исключает случайность: его развитие происходит под знаком рока. И 
в этом отношении Посидоний вернулся к учению первоучителей стоицизма, 
покинутому Панэтием. Но как с этим догматом согласовать этически необходимый 
принцип свободы воли? Задача эта, будучи органически неразрешима, не была 
разрешена и Посидонием. Воля человека, как бы она ни казалась себе свободной, 
не может иметь другого результата, кроме предопределенного; кто это познал, тот 
будет усматривать смысл своей деятельности только в согласии с божественным 
становлением. В этом состоит "резиньяция" стоического мудреца: 
Веди меня, властитель Зевс и Рок, 
К назначенному вами мне пределу! 
Последую охотно; если ж нет – 
Я, ставши трусом, все ж вас не избегну: 
Ведет послушных Рок, влечет строптивых, 
как писал много раньше Клеанф. Последний стих, к слову сказать, сохранен только 
в переводе Сенеки и запечатлен всей жуткой красотой его стиля; поручаем его 
долгой памяти понимающих – он стоит ее: 
Ducunt volentem fata, nolentem trahunt. 
Эней Вергилия – вот послушный року стоический мудрец в духе Посидония. Энеида – 
не в одном только этом отношении эпическая проекция его учения. В этом ее 
великое, роковое значение для всей последовавшей культуры и ее громадный 
интерес также для наших времен, вопреки всей плоской критике невежд. 
Итак, Посидоний только повторил Клеанфа, возвращая престол свергнутому Панэтием 
року? – Обладая только отрывками того и другого учения в позднейшей традиции, 
мы не знаем, сколько было в рассуждении Посидония оригинального: но даже, если 
бы он ограничился повторением, то культурное значение его дела все-таки было бы 
очень велико. Писатель неискусный, Клеанф имел свою публику только в своих 
учениках, число которых к тому же все уменьшалось: он бы похоронил Стою, если 
бы ее спасителем не явился в последнюю минуту его преемник Хрисипп. Напротив, 
Посидоний был поистине вселенским учителем: его аудиторией был весь понимающий 
мир. Некоторое время средняя Академия еще оспаривала его положения – любопытным 
образчиком этого спора нам сохранилось, хотя и в искалеченном виде, сочинение 
Цицерона de fato. Но вскоре, как мы увидим, сдалась и она; рок Посидония 
восторжествовал. 
А с ним восторжествовала и первоначальная концепция исконной греческой религии, 
концепция Илиады о власти рока даже над богами: расшатанная уже Одиссеей, 
отвергнутая позднейшим, особенно секулярным развитием умственной культуры 
греков, она теперь опять навязывает уму смертных свою власть. Легкомысленная 
Фортуна, богиня смелых искателей приключений раннего и среднего эллинизма до 
поглощения своевольной Эллады роковой силой Рима, богиня Полибия и его друга 
Панэтия, меняет свою личину: исчезает прихотливая улыбка, исчезают задорные 
румяна и подведенные брови – перед нами опять безжалостный, жутко-прекрасный 
мраморный лик древнепрестольной Миры. 
Но не ее одной: отдавая человечество под ее волю, Посидоний приставил к ней 
надежный отряд телохранителей. Ведь рок – это предопределение; кто отвергает 
рок, тот этим самым отвергает и возможность заранее узнать то, что имеет 
свершиться в будущем: Панэтий, отвергавший рок, вполне последовательно вместе с 
ним отвергал и высмеивал ведовство. По причине противоположного характера 
Посидоний его признавал. Есть всемирная симпатия; все существа вселенной ею 
связаны, изменения в одной области мироздания ощущаются во всякой другой, 
неясное там может проявиться здесь. Атмосферические явления, имеющие завтра 
изменить погоду, уже сегодня определяют собой поведение вороны, по которому и 
могут быт