ы там 
имеем апогей секуляризации, это ясно для самого поверхностного наблюдателя; не 
менее ясно, однако, что христианство могло зародиться только в такие времена, 
когда творческие силы сакрализованной культуры достигли своего предела. Переход 
от той эпохи к этой – это и есть "исполнение времен". 
Занимает оно три столетия; к сожалению, не все они нам одинаково хорошо 
известны. Некоторая равномерность известности наблюдается лишь в области 
искусства; но мы видели, что это и есть та область, в которой сакрализация 
всего менее дает себя знать. А для других областей, в которых она оказалась 
более сильна, источники наши более чем скудны. Особенно приходится сожалеть о 
потере почти всей эллинистической литературы: потомки в своем благоговении 
перед классицизмом отвернулись от этих продуктов упадочничества и отняли у нас 
этим не только памятники поэзии и прозы за весь этот период, но и свидетельства 
об его быте и нравах. Все же кое-что разобрать можно. 
Около столетия продолжается, несмотря на долгие и сильные сотрясения, торжество 
эллинизма и его секулярной культуры; но затем его силы ослабевают, начинается 
восточная реакция. Чувствует ее прежде других самое протяженное из 
эллинистических царств, монархия Селевкидов: от нее отторгается ее восточная 
половина, Парфия становится политически самостоятельным, определенно варварским 
государством. Чувствует ее поколением позже и птолемеевский Египет: не будучи в 
состоянии продолжать с помощью новых военных поселений эллинизаторскую политику 
своих первых царей, он поневоле становится добычей нарастающей египетской волны.
 Ориентализация усиливается всюду, либо вопреки противодействию эллинских царей,
 как это было в Сирии, либо при их попустительстве, как это было в Египте. 
Ориентализация – это еще не то же самое, что сакрализация; но читатель, 
внимательно отнесшийся к первым главам этой книги, легко согласится, что эти 
две силы действуют параллельно и заодно, имея против себя чисто эллинскую и 
нигде, кроме Эллады, не расцветшую секулярную мысль. 
Ее оплотом была наука; и мы видели, как эта наука, подтачиваемая 
сакрализационной волной, мало-помалу обрушивается в нее. Третье столетие – 
расцвет секулярной науки; в продолжение его она держится стойко, но уже со 
второго, утомленная, делает уступки сакральному элементу. Было бы интересно 
проследить судьбу александрийского Музея и, в особенности, историю его 
разложения при шестом и седьмом Птолемеях во II в., когда должность его 
директора – как мы узнали недавно – была отнята у ученых и предоставлена 
царскому офицеру. Не было ли здесь напора египетской сакральной волны на 
секулярную греческую науку? Как бы то ни было, во II в. эта наука уступает – в 
I в. она сдается. Астрология заволакивает космологию, сакральные практики 
затемняют медицину; в историографии, даже держащейся вдали от области чудес, 
признание иррационального и все же в себе разумного властвования олицетворенной 
Фортуны становится поперек трезвой посюсторонней этиологии. И тут повторяется 
платоновская притча в "Государстве" о крупном и мелком шрифте: признанная в 
крупном шрифте государственной жизни, Фортуна легко узнается в мелком шрифте 
частной жизни отдельных граждан. Создается та отрасль литературы, которая 
посвящена специально прославлению ее власти в человеческой жизни – роман, как 
серия произвольно растяжимых авантюр. 
Все же Фортуна – только одно из божеств, руководящее человеческой жизнью; их 
много, и знать их нужно, чтобы успешно провести свою линию среди утесов. А 
восточные люди знают их куда лучше своих. К ним и прибегает встревоженный 
человек – к халдею, египтянину, еврею. А в этом деле легче найти начало, чем 
конец. 
"Повсюду преследует нас суеверие, ни шагу не можем мы ступить без него – все 
равно, слышишь ли ты ясное прорицание или знаменательные слова, закалываешь ли 
ты жертвенное животное или увидел птицу, встречаешься ли с халдеем или с 
гадателем, случается ли быть грозе с молнией и громом, или особому явлению 
природы, или вообще какому-нибудь приключению – а без этого не проходит ведь ни 
одного дня, так что ты ни разу не бываешь в состоянии спокойно вздохнуть. От 
всех других обуз и тягостей дает нам убежище – сон; но тут и он становится для 
нас лишь новым источником забот и страха" (Цицерон). 
Вот каково было настроение вселенского общества в I веке до Р.X. 
Секуляризация раннего эллинизма сменилась сакрализацией позднего; это было так 
же необходимо, как религиозная реакция в Европе XVI-XVII вв. после 
вольнодумства эпохи Возрождения. 
Не будем ставить наивного вопроса, что лучше, секуляризация или сакрализация; 
исторический опыт доказывает нам, что человечеству нужна полнота миросозерцания,
 охватывающая также и ту область, которая лежит за пределами опыта и 
основанного на опыте знания; нарушение равновесия в одну эпоху ведет, 
естественно, к его восстановлению в следующую. И если тут говорить о том, что 
"лучше", то по справедливости можно сказать одно: лучше посильно заботиться о 
том, чтобы равновесие не нарушалось. 
Глава IX
ПОСИДОНИЙ
§40
Мы до сих пор намеренно оставляли философию вне круга нашего наблюдения: будучи 
сама по себе уделом сравнительно немногих, она в то же время отражает в себе 
настроение тех многих, которые составляют общество, и в свою очередь влияет на 
него. Замкнутая в цикле своего учения, она и допускает, и требует специального, 
ей одной посвященного исследования. 
Эллинистическая философия – это дальнейшее развитие тех школ, которые были 
основаны в IV веке. Других имен не слышно; Академия, Ликей, Стоя, Эпикур – 
пожалуй, с прибавлением кинизма, пифагореизма, и спорадически возникающего 
одинокого скептицизма – вот движение философской мысли в III-I вв. до Р.X. Но 
все же это движение: одни и те же школы в I в. представляют собою уже не то, 
чем они были в III или во время своего основания. 
Начнем, однако, с оговорки: среди названных школ одна помечена именем своего 
основателя. Это не случайно: эпикуреизм был действительно почти во все времена 
учением Эпикура. Мы можем, поэтому, ссылаясь на краткую его характеристику